В мечтах о швейной машинке

Ринучча, как обычно, впустила меня через чёрный ход и провела прямо на кухню, где мы обнаружили заплаканную Кирику, вцепившуюся в большое покрывало из тёмно-красного дамаста, которое мне и предстояло подшить.

– Отослала меня, – едва выговорила она сквозь слёзы. – Донна Лючиния... Велела уйти: мол, в последние минуты рядом с доном Урбано должна остаться только семья.

Я попыталась её утешить, заметив, что это не кажется таким уж нелогичным.

– А эти родственнички из Ф.? – не унималась Кирика. – Налетели, будто стервятники, ещё со вчерашнего вечера, а ведь лет десять как не показывались. Плевать им было на дона Урбано! И ничего, их она пустила. Доктор ещё у постели, священник... И только меня, меня одну, нужно было прогнать прочь, точно пса шелудивого?!

– Хватит, услышат! – оборвала её Ринучча. Но дверь, отделявшая господские покои от комнат слуг, была заперта и не пропускала ни звука. У меня забрезжила надежда успеть закончить работу и уйти, не встретив никого из хозяев. Бог даст, Гвидо даже не узнает о моем визите. И потом, можно остаться в кухне, где вероятность столкнуться с ним куда меньше, чем сидя в одиночестве в комнате для шитья. Да и присутствие обеих служанок придало мне уверенности.

Забрав у Кирики драгоценное полотно, я первым делом осмотрела края: кое-где шёлковый галун практически оторвался, а в других местах истёрся так, что залатать не получится, придётся заменять. Впрочем, обе женщины и сами это понимали, а потому купили ещё моток; приготовили также катушку ниток нужного цвета и игольницу. Сев спиной к двери, я принялась осторожно спарывать тесьму, стараясь не повредить ткань, тоже очень ветхую. Работа эта была несложной, но кропотливой и требующей сосредоточенности. Галун прошивали вручную крохотными потайными стежками: швейная машинка в таких случаях не годилась. Не раз наблюдавшая прощание с покойниками в других знатных семьях, я знала, что этим дамастом накроют кровать дона Урбано, которую на один день специально перенесут в гостиную. Затем тело, обмытое и наряженное в лучшие одежды, выложат на обозрение тем, кто пришёл отдать ему последние почести.

Я шила, время шло. Вконец измученная рыданиями Кирика задремала, уронив голову на стол. Ринучча вполголоса бормотала молитвы. Стрелки часов, висевших рядом с дверью, едва ползли, а мои мысли то и дело возвращались к Ассунтине. Мне очень хотелось надеяться, что она не убежала на улицу, а, покончив с уроками, села поиграть сама с собой в какую-нибудь спокойную игру или, может, полистать старые журналы с цветными картинками, которые я держала в комоде.

Наконец, обрезав нить (разумеется, лишь после того, как завязала узелок и тщательно спрятала кончики), я отложила иглу и развесила ткань на спинке стула. Но стоило Ринучче поставить греться утюг, чтобы ещё раз её отгладить, как в дверь тихонько постучали. Я вздрогнула, испугавшись, что это может быть Гвидо, и, поскольку сидела у самой двери кладовой, юркнула внутрь.

Но это оказался доктор Риччи.

– Всё кончено, – объявил он. – Можете подняться в спальню и заняться телом.

Кирика вскинулась, зажав рукой рот, чтобы сдержать горестный вопль. Ринучча, напротив, опустила глаза и прошептала: «Радуйся, Мария, благодати полная».

Когда доктор вышел, она развела огонь под большой кастрюлей, хотя теперь дон Урбано вряд ли стал бы возражать, окажись вода холодной. Кирика же, одёрнув юбку, поправив волосы и утерев глаза, отправилась в ванную за помазком, бритвой и пеной.

– Щёки должны быть нежнее шёлка, – проворчала она: похоже, мысль о том, чтобы напоследок ещё раз послужить хозяину, её немного успокоила.

– Тогда я пойду, – сказала я, кутаясь в шаль, и принялась собираться.

– Что, даже не взглянешь? – удивилась Ринучча. – А подождёшь ещё чуток, глядишь, поможешь нам его обрядить.

– Фу, мерзость какая! И потом, у меня же ребёнок дома, забыла? Передайте донне Лючинии мои соболезнования.

– Тогда обожди минутку, – о плате мы не договаривались, а я настолько торопилась, что так и ушла бы, ни о чём не спросив. Но Кирика с самого утра не могла выбросить эти мысли из головы. Банкноты она, как обычно, свернула в рулон, монеты сунула внутрь, а после обмотала остатками нового галуна и споротыми кусками старого. – Если зайдёшь завтра утром, успеешь попрощаться. К тому времени и дату похорон назначат, – она решила, что уж похороны-то я никак не пропущу.

Поблагодарив её, я с огромным облегчением от того, что сумела избежать встречи, которой так боялась, поспешила к двери. Но праздновать победу было рано. По сторонам длинного коридора, едва освещённого единственным окном, выходящим на лестницу, то и дело встречались глубокие ниши, на месте которых некогда располагались встроенные шкафы. Я шла так быстро, что не заметила в одной из таких ниш скрытую тенью фигуру. Но та вдруг двинулась, и мне стоило больших трудов с ней не столкнуться.

– О, простите, – пробормотала я, отпрянув, и тотчас же узнала Гвидо.