В мечтах о швейной машинке

Следующие несколько дней я провела дома: закончила вышивать простыни и надставила для Энрики четыре домашних платьица – простейшее дело, поскольку для этого всего и надо было, что расставить пару оборок на подоле, изначально предусмотренных не только для украшения, но и как раз для этой надобности, поскольку, несмотря на богатство, в части рачительности и здравомыслия синьорина Эстер следовала тем же правилам, что и все остальные. Платьица её дочери служили до последнего, пока ткань в буквальном смысле не протиралась до дыр, а кармашки не обтрёпывались по углам, или пока не становились настолько тесными, что их уже невозможно было застегнуть на спине.

Работа на дому давала мне возможность лучше позаботиться об Ассунтине: приготовить горячий обед, помочь с уроками. Я по-прежнему беспокоилась о её здоровье, каждый день трогала лоб, чтобы проверить, нет ли температуры, а просыпаясь ночью, вслушивалась в дыхание. Впрочем, с этой точки зрения моя маленькая воспитанница была в полном порядке, даже кашель исчез, как будто три дня на море и так перепугавшее меня купание в ледяной воде в самом деле оказались чудодейственным средством. А вот совершенно изменившееся поведение Ассунтины и впрямь заставило меня задуматься: теперь она казалась ребёнком вполне разумным, послушным и молчаливым. Даже чересчур молчаливым.

Я разговорилась об этом с синьориной Эстер, когда пришла вернуть платьица, а она попросила меня задержаться, чтобы выпить кофе и поболтать. О Гвидо я упоминать не стала – Эстер сама почувствовала перемену в моём настроении, но была слишком деликатна и слишком обходительна, чтобы спрашивать: всё ждала, что я начну сама, а мне не хватало духу. Впрочем, она была настолько далека от догадки, кто мог завладеть моими мыслями, что, разделив озабоченность судьбой Ассунтины и написав записку знакомой, старшей медсестре больницы, которую я могла бы попросить приглядеть за несчастной Зитой, решила рассказать мне, как любопытный анекдот, о похоронах Урбано Дельсорбо и реакции донны Лючинии на оглашение завещания. На похороны, как я и предполагала, собрался весь город: шествие было бесконечно долгим, собор переполнен. На передних скамьях разместилась аристократия, за ними, ближе к выходу, офицеры расквартированного в Л. полка, фабриканты, зажиточные горожане, королевские чиновники, клерки, лавочники, слуги и прочая чернорабочая мелочь. Поговаривали (тут в глазах синьорины Эстер мелькнула озорная искорка), что в толпе у самого выхода видели и нескольких пансионерок лучшего городского борделя во главе с бандершей, которая по такому случаю разрешила своим подопечным показаться на́ люди: в конце концов, дон Урбано до последнего оставался одним из самых преданных клиентов этого заведения.

– Этот, наверное, и на небесах найдёт способ неплохо провести время, – залившись смехом, добавила Эстер, хоть образ жизни покойного и противоречил её принципам. – Если, конечно, не окажется в Аду. Но не за свою распутную жизнь, а за шутку, которую сыграл с собственной матерью. Похоже, донна Лючиния была в ярости: во всяком случае, Кирику она уволила в два счёта.

– А Кирика-то тут при чём?

– Так ведь дон Урбано в своём завещании далеко не всё оставил, как ожидалось, матери и племяннику – бо́льшую часть своего личного имущества он отписал той, кого в доме звали «старой служанкой»!

Случается, хоть и редко, что хозяева привязываются к слугам и выделяют им от щедрот – кто чуть более, кто чуть менее. Но бо́льшую часть имущества!

– А Ринучче он ничего не оставил?

– Ничего. И это самая большая загадка. Правда, Кирика прослужила в доме Дельсорбо более полувека, а Ринуччу наняли много позже, уже после холеры. С другой стороны, охочим до подробностей ждать недолго: завещание дона Урбано будет оглашено нотариусом ещё до конца месяца.

Что же касается мрачного настроя Ассунтины, то синьорина Эстер выказала больше заботы обо мне, чем о ней.

– Ты взвалила на свои плечи слишком тяжкий груз. И с каждым днём ​​он будет становиться всё тяжелее. Неужели у девочки нет родных, которые могли бы о ней позаботиться?

– Зита никогда о них не упоминала. Да и будь у неё кто, давно бы попросила помощи. Они ведь временами чуть ли с голодухи не помирали. Нет, как мужа её зарезали, они совсем одни остались.

– И девочка это знает. Она, конечно, надеется, что мать вернётся, но уже достаточно взрослая, чтобы понимать: нужно готовиться к худшему. Бедняжка! Но ты ведь не обязана это делать. Ты ещё слишком молода, одинока, живёшь только тем, что зарабатываешь... – она, запнувшись, взглянула на меня, будто оценивая мою способность справиться, и добавила: – Не волнуйся. Как придёт время, я помогу тебе пристроить твою подопечную. Хотя, если считаешь, что тебе это не по силам, можем начать что-нибудь подыскивать уже сейчас...

– Спасибо, но я лучше подожду, пока Зита... она ведь всё-таки может выздороветь и вернуться к дочери, верно?