Читаем В месте здесь полностью

С кем быть – с тобой или с тобой? Вопрос нерешаемый. Потому что с тобой будет не хватать тебя, а с тобой – тебя. И если я буду с тобой, то печальнее будет тебе, а если с тобой – то тебе. И любые расписания и деления времени точно пополам, на три части, да хоть на сколько – абсолютно нелепы. Как само получится… Впрочем, преимущество у той, кому хуже – болезнь, депрессия, мало ли что.


Другой вечный вопрос – стоят ли утренние поцелуи сна человека, который рядом? Я все-таки стараюсь не будить.


– Сейчас я попробую ещё раз отличить текст и письмо. Текст оставляет в немом (именно немом) изумлении и продолжен быть не может, так как его продолжение было бы его повторением, жизнью в том же стиле. А письмо может быть сконцентрировано. Это не выпаренная соль, а семена, которые могут расти дальше.

– Тогда мои тексты – это письмо. И твои – тоже. И зачем продолжать? Можно вступить в диалог. По-моему, давно нет никакой грани между хорошим текстом и письмом. Но я старался отделить обычное письмо, вроде того, которое сейчас пишу, и текст. Твои тексты выводят в какую-то несловесную область чувствований и переживаний. И как можно ответить на стих Мандельштама? только написать хороший стих, но он не будет ответом, потому что стих не про, отвечать там не на что.

– Но это и есть диалог!

– Мне кажется, не совсем диалог, потому что текст явным образом не является источником другого текста. Это скорее совместное существование в едином поле.


Иногда есть только два места – здесь и не здесь. И только два времени – с тобой и не с тобой.


Жалко, что русский язык утратил двойственное число. Мы, которое ты и я, – совсем другое, чем мы, собравшиеся здесь. А вспоминая, лучше бы не говорить «мы». Это еще возможно, когда решаются на совместное действие – совместное действие возможно – и оно одно на всех – но память у каждого своя, и там оно разное.


Есть разговор на расстоянии письма – медленный, спокойный, но неполный, не очень-то поворотливый. Разговор на расстоянии взгляда – когда чувствуешь, как тебя поняли, когда можно сразу уточнять слова – их значение у всех различается. А самый лучший – на расстоянии поцелуя, обнявшись и шепотом, о многом только так и можно говорить.


Рыжая и каштановая – не первая и вторая, параллельно —

РЫЖАЯ ГЛАВА

– Уважаемая Рысь! Прогулки вне города – да, между скал и между озёр, или под соснами – а можно по берегу моря во Владивостоке, рядом с морскими звездами и морскими ежами – но можно и в городе – модерн на ночных улицах, поднятые питерские мосты – а есть ещё всякие странные места вроде корабельного кладбища. Словари Павича, Александрия Лоренса Даррелла, рай, который красный колышек, у Андрея Левкина… Но, наверное, это не изыски, а среда существования, Маринину или Льва Толстого я читать уже не смогу. Внутренняя свобода, отсутствие предрассудков, умение признавать ошибки – хорошо это всё – но редко – а интересно было бы тебя увидеть – пусть сейчас и зима, которую я тоже не люблю. Оставаться человеком, наверное, только и можно, постоянно меняясь. Как начнешь себя всерьёз принимать, тут тебе и конец («Если я буду пасти народы, задуши меня немедленно, Анечка», – говорил Гумилев Ахматовой). И хорошо встретить человека, который эту лёгкость и открытость держит. А на потолке у меня звёздное небо – приходи смотреть! а прошлым летом очень повезло, и плавал в Японском море во Владивостоке, в Желтом в Даляне, в реке Сунхуацзян, озере Тайху и еще в Атлантике на Лонг-Айленде – и остался без лесной клубники и ежевики. Но это всё работы, работы, а так просто можно к владимирским соборам или на крымские скалы, только в палатке, подальше от тюленье-курортного лежбища.


– Здравствуйте, уважаемый Морской Камень! Обточила Вас вода или ещё нет? А какой Вы формы? Геологической породы? Стало быть, имею честь говорить с критиком? Критики – страшные люди, с ними надо держать язык за зубами, посему буду краткой, пока не смогу убедиться в Вашей благосклонности. Ваш личный кусочек звёздного неба непременно приду посмотреть, как только закончится период спячки. А он, как Вы можете догадаться, подходит к своему логическому завершению. На улице – весна полнейшая! Даже жить хочется!


Перейти на страницу:

Похожие книги

Европейские поэты Возрождения
Европейские поэты Возрождения

В тридцать второй том первой серии вошли избранные поэтические произведения наиболее значимых поэтов эпохи Возрождения разных стран Европы.Вступительная статья Р. Самарина.Составление Е. Солоновича, А. Романенко, Л. Гинзбурга, Р. Самарина, В. Левика, О. Россиянова, Б. Стахеева, Е. Витковского, Инны Тыняновой.Примечания: В. Глезер — Италия (3-96), А. Романенко — Долмация (97-144), Ю. Гинсбург — Германия (145–161), А. Михайлов — Франция (162–270), О. Россиянов — Венгрия (271–273), Б. Стахеев — Польша (274–285), А. Орлов — Голландия (286–306), Ал. Сергеев — Дания (307–313), И. Одоховская — Англия (314–388), Ирландия (389–396), А. Грибанов — Испания (397–469), Н. Котрелев — Португалия (470–509).

Алигьери Данте , Бонарроти Микеланджело , Лоренцо Медичи , Маттео Боярдо , Николо Макиавелли

Поэзия / Европейская старинная литература / Древние книги
Страна Муравия (поэма и стихотворения)
Страна Муравия (поэма и стихотворения)

Твардовский обладал абсолютным гражданским слухом и художественными возможностями отобразить свою эпоху в литературе. Он прошел путь от человека, полностью доверявшего существующему строю, до поэта, который не мог мириться с разрушительными тенденциями в обществе.В книгу входят поэма "Страна Муравия"(1934 — 1936), после выхода которой к Твардовскому пришла слава, и стихотворения из цикла "Сельская хроника", тематически примыкающие к поэме, а также статья А. Твардовского "О "Стране Муравии". Поэма посвящена коллективизации, сложному пути крестьянина к новому укладу жизни. Муравия представляется страной мужицкого, хуторского собственнического счастья в противоположность колхозу, где человек, будто бы, лишен "независимости", "самостоятельности", где "всех стригут под один гребешок", как это внушали среднему крестьянину в первые годы коллективизации враждебные ей люди кулаки и подкулачники. В центре поэмы — рядовой крестьянин Никита Моргунок. В нем глубока и сильна любовь к труду, к родной земле, но в то же время он еще в тисках собственнических предрассудков — он стремится стать самостоятельным «хозяином», его еще пугает колхозная жизнь, он боится потерять нажитое тяжелым трудом немудреное свое благополучие. Возвращение Моргунка, убедившегося на фактах новой действительности, что нет и не может быть хорошей жизни вне колхоза, придало наименованию "Страна Муравия" уже новый смысл — Муравия как та "страна", та колхозная счастливая жизнь, которую герой обретает в результате своих поисков.

Александр Трифонович Твардовский

Поэзия / Поэзия / Стихи и поэзия