В месте здесь

– Ты их жечь, что ли, будешь? И рисунки на растопку пойдут? Прямо-таки можно увериться в том, что и один-то вы одинёшенек в огромном треклятом Китае, и согреть-то вас некому, кроме моих рисунков!

– Отсутствие индивидуально. Не хватает именно тебя со всем, что возможно только с тобой. Это никем другим не заменяется – а заменялось бы, мы бы с тобой не были – мало ли ещё людей.

– Да я всё понимаю! Надеюсь, не думаешь, что я параллельно с нежностью ещё и от ревности умираю? Твоя избирательно-индивидуальная полигамия для меня – не более чем повод поехидничать.

– Знаешь, у меня в связи с твоим отъездом и длительным отсутствием такое чувство, будто мы возвращаемся к началу: снова дистанция и переписка. Вторично меня соблазнять будете, когда вернётесь? А вообще, это хорошо – возвращаться к началу, не успевая обрасти привычкой.

– Не начало – есть уже общая память о многом.

Женщины – лютни, говорит Рильке в «Сонетах к Орфею». Ты – скорее флейта, деревянная, с довольно резким, звонким, ломким, почти скрипичным, голосом. Ночные концерты, прерываемые иногда стуком соседей в стенку в самый неподходящий момент. Наконец, из себя выведенные, утром переставляем все в комнате, чтобы убрать диван от этой стенки к другой. Вроде помогло.

– Понимаю твое желание быть одной, даже когда мы в одном городе, и хочется тебя видеть. Мне тоже часто нужно так. Чтобы смотреть (писать – почти то же самое). Или чтобы не быть. Быть интересно и хорошо, но иногда устаешь очень. «Проверять чувство разлукой» – вот глупость, не этим оно проверяется. Будем делать, что можем, – запасаться, чтобы рассказать. Во сне укусила собака – маленькая – скорее поцарапала – проснулся в другой сон, порадовался, что ничего на самом деле не было – рассказал тебе – а потом проснулся совсем – и пожалел, что тебя нет.

– Ты писала, что решила меня беречь, когда я принёс тебе вишни – неужели ещё те, со вкусом солнечного затмения? но я тогда ещё ничего не знал – хотя ты узнала раньше – и, наверное, так радовалась потом – когда тот, о ком думаешь ты, начинает думать о тебе.

– Я не «решила» беречь тебя в тот момент. Это был внутренний голос, который совершенно неожиданно и отчётливо что-то подобное произнёс. И я не опередила тебя в своих мыслях. Наоборот, первое время была в недоумении – что ты во мне нашёл и что тебе от меня нужно. До сих пор не понимаю!

– Да я сам не понимаю, и не понимаю, что ты во мне находишь… Это и решение (все-таки!), и не решение. А что от тебя мне нужно – чтобы была, необязательно со мной, а вообще.

– Общая память дает общий язык и в совершенно лингвистическом смысле – слова «коробочка» или «прочистка трубы» имеют свои значения, весьма отличные от русских словарных (причем настаиваю, что «прочистка трубы» имеет лишь частичные сексуальные коннотации, а вообще это превращение чего-то нудного и тяжелого в очень веселое – при помощи близости и взаимопонимания).

– Здесь я ем как три крокодила – иногда бывает такое истерическое обжорство от перенапряжения – заметь, с тобой я ем очень мало – гляденьем сыт.

– Картошка, действительно, закончилась. Не соизволите ли купить? Буду ждать, благо осталось меньше месяца. В одном городе с тобой я так бы не соскучилась по тебе, потому что всегда есть соблазн и возможность тебе позвонить и сказать, что мёрзну, и ты оставишь очередную пришедшую к тебе со своими стихами девушку и придёшь.

– Слушай, вот ты как-то говорил, что у тебя характер не подарочный (хотя у кого он подарочный-то, по большому счёту?). А в чём эта неподарочность заключается?

– Ох, во многом. Склонность к одиночеству и сосредоточению на своих мыслях – это, конечно, с одной стороны, условие внутренней жизни, а с другой – когда человек ко мне обращается, это не хорошо. Холодность и душевная неповоротливость (стараюсь быть с тобой мягче и чувствовать тебя, но не всегда получается). Много требую от других (не в смысле для себя, а чтобы это у них самих было). Ироничность. И так далее. Те же поездки – тяжело ведь так – друг без друга полтора месяца.

– Мне с тобой легко. Но я и не представляю себе нашего общения, если бы ты был совершенно понятный, доступный и объяснимый.

– У нас с тобой пока удается невозможная вещь – легкость из тяжёлых характеров. И ты не особенно лёгкая. Хотя мне с тобой легко.

– Да, я не лёгкая, но лёгкая.

Оболочка долгого дождя,
худенькие плечи теплой глины.
Бабочка печалится, сводя
хрупких рыжих крыльев половины.

И тогда под шорох пустоты,

пепельной, открытой, удивленной,
в тень её стекаются цветы
солнцем перекошенного склона.

– Вот, помню, ты меня провожал домой после моего второго визита к тебе (и начатого, но не законченного сокращения дистанции), мы шли около трамвайных путей, ты сорвал ковыль и стал гладить мне шею. Ты хоть представляешь, насколько это уже близко? И ещё ничего тогда не было, а я уже знала, что что-то будет.