В метре друг от друга

– Семь… шесть… пять… – Ночное небо внезапно оживает, проплывает мимо цветов и окружает меня. Звезды срываются, мигают и пляшут над головой так близко, что до них можно дотронуться, стоит только протянуть руку.

Где-то вдалеке кто-то негромко напевает «очень и еще чуть-чуть».

– Четыре… три…

С периферии зрения наплывает тьма, мир постепенно меркнет. Я сосредоточиваюсь на одной, отдельной звездочке, на одной точке света, которая разгорается, теплеет и затмевает другие. Гудение прекращается, и я слышу далекий, смазанный голос. Эбби. Господи. Это голос Эбби.

– …назад… нет…

– Два, – шепчу я то ли вслух, то ли мысленно.

И вдруг вижу ее. Вижу Эбби. Прямо перед собой. Сначала неясно, словно из-за тумана, потом четко, как будто в солнечный день. У нее папины волнистые волосы, широкая, во весь рот, улыбка и глаза карие, как и у меня.

– …больше… времени…

Она выталкивает меня из света.

– Один…

Тьма.

Глава 14 Уилл

Приоткрываю тихонько дверь, смотрю влево-вправо, выскальзываю из предоперационной и почти что натыкаюсь на медсестру. Быстренько отворачиваюсь и натягиваю маску, а медсестра входит туда, откуда я вышел.

Прохожу несколько шагов, скрываюсь за стеной возле лестничного пролета и вдруг замечаю мужчину и женщину, сидящих напротив друг друга в пустой комнате ожидания, каждый у своей стены.

Смотрю на одного, на другую.

Я знаю их, но не помню, где их видел.

– Можно тебя спросить? – подает голос мужчина, и женщина поднимает голову и смотрит на него молча и напряженно.

Женщина выглядит как постаревшая Стелла. Такие же полные губы, густые ресницы, выразительные глаза.

Ну конечно. Родители Стеллы.

Женщина коротко кивает. Взгляд у нее настороженный. Напряжение между ними такое – хоть ножом режь. Знаю, надо повернуться и уйти. Открыть дверь на лестницу и вернуться в палату, пока ничего не случилось. Все это я знаю, но что-то заставляет меня остаться.

– Плитка в моей ванной… э, фиолетовая? А коврик…

– Черный. – Она опускает голову и смотрит на сложенные на коленях руки. Волосы падают ей на лицо.

Короткая пауза. Дверь в конце коридора бесшумно открывается и впускает Барб. Но родители Стеллы ее не замечают. Отец откашливается.

– А полотенца?

Женщина раздраженно всплескивает руками:

– Какая разница, Том! Это же совершенно не важно.

– Было важно, когда мы красили офис. Ты сама сказала, что коврик…

– Наша дочь в операционной, а ты хочешь поговорить о полотенцах? – бросает она, и ее лицо темнеет.

Такой недовольной я Барб еще не видел. Скрестив руки на груди, она выпрямляется и с хмурым видом наблюдает за их перебранкой.

– Я просто хочу поговорить, – мягко говорит отец Стеллы. – О чем-нибудь.

– Господи, ты меня убиваешь. Перестань… – Она недоговаривает, и они оба поворачиваются и смотрят на Барб, на лице которой проступает постепенно то сердитое выражение, которое она приберегает для нарушителей режима.

Барб вдыхает так глубоко, словно хочет втянуть в себя весь воздух в комнате.

– Я не представляю, через что вы прошли, потеряв Эбби, – мрачным тоном говорит она и указывает на дверь операционной, за которой на стальном столе лежит их дочь. – Но Стелла борется сейчас не только за собственную жизнь, но и за вас обоих.

Пристыженные, оба отводят глаза.

– Разве нельзя оставаться друзьями? Или по крайней мере быть взрослыми? – с отчаянием в голосе выговаривает Барб.

Что за ерунда, Барб. Оставь эту чушь церкви.

Мать Стеллы качает головой:

– Не могу быть рядом с ним. Смотрю на него и вижу Эбби.

Отец быстро поднимает голову, бросает взгляд на бывшую жену и отводит глаза в сторону:

– А я, когда смотрю на тебя, вижу Стеллу.

– Вы – родители. Об этом еще не забыли? А знаете, что когда она узнала насчет операции, то настояла на том, чтобы самой позвонить вам. Боялась за вас, понимаете?

Господи. Неудивительно, что у Стеллы мания остаться в живых. Эти двое потеряли старшую дочь, а потом и друг друга. Если умрет и младшая, они, пожалуй, и рехнуться могут.

Мой отец ушел до того, как я разболелся, до того, как болезнь проявилась в полной мере. Жить с больным ребенком он не мог. А уж с мертвым тем более. А если в семье один ребенок больной, а другой – мертвый?

Родители Стеллы смотрят наконец друг на друга, смотрят по-настоящему, со слезами на глазах, и молчат.

Стелла заботится обо всех нас. О маме, папе, обо мне.

Жду не дождусь, когда же мне исполнится восемнадцать, когда стану совершеннолетним и смогу сам распоряжаться своей жизнью. Может, пора и вести себя соответственно. Может, пора действительно позаботиться о себе.

Смотрю на Барб, невольно моргаю и в ее глазах вижу узнавание.

Ох-хо. Чувствую себя ланью, попавшей в свет фар, растерянной, не знающей, что делать: сорваться с места и бежать или покорно принять неизбежное. Колеблюсь слишком долго, и Барб налетает на меня, хватает за руку и тащит по коридору к лифту.

– Нет, черт возьми, нет.

Я молчу. Створки кабины расходятся, и Барб втаскивает меня в лифт. Снова и снова жмет кнопку третьего этажа, качает сердито головой, и я чувствую исходящие от нее недовольство и раздражение.