В метре друг от друга

– Уходи! – говорю я, но он уже вылетел в коридор и бежит к себе. Захлопываю дверь. Голова гудит от злости. Я оглядываю комнату, и все, что вижу, напоминает о той или иной потере, и стены сдвигаются, теснят, оставляют мне все меньше места.

Это не спальня.

Я подбегаю к стене, цепляю ногтями края постера, срываю его. Скидываю с кровати покрывало, швыряю во все стороны подушки. Хватаю Лоскутка, бросаю в дверь. Сметаю со стола книги, бумаги, списки – все разлетается по комнате, катится по полу. Слепо шарю по ночной тумбочке, запускаю в стену первое, что попадает под руку.

Звенит стекло, черные трюфели градинами рассыпаются по полу.

Я застываю на месте. Трюфели По.

Все замирает, только грудь вздымается и опадает. Я опускаюсь на колени, всхлипывая и дрожа всем телом, пытаюсь собрать трюфели. Взгляд натыкается на Лоскутка. Бедняга лежит на боку у двери, одинокий, заштопанный. И трюфель – у потрепанной лапы. Печальные коричневые глаза смотрят на меня с молчаливой укоризной. Я тянусь к нему, поднимаю, прижимаю к груди, а глаза находят рисунок Эбби и фотографию, на которой мы с ней вместе.

Я встаю на нетвердых ногах и тут же валюсь на кровать. Подтягиваю к груди ноги, сворачиваюсь в комочек на голом виниловом матрасе и замираю. Только слезы все бегут и бегут по щекам.

Сон приходит и уходит. Снова и снова я просыпаюсь от собственных рыданий, возвращаюсь в мир, где одна только боль. Я мечусь во сне, где улыбки на лицах Эбби и По превращаются в гримасы муки, где их черты стираются и исчезают. Приходят Барб и Джули. Я зажмуриваюсь, притворяюсь, что сплю, и они уходят.

Лежу, смотрю в потолок. В комнате светлеет, утро постепенно переходит в полдень, а я как будто окаменела.

На полу назойливо вибрирует телефон, но я не отвечаю. Не хочу ни с кем разговаривать. Ни с Уиллом. Ни с родителями. Ни с Камилой и Мией. Зачем? Какой в этом смысл? Я умру или умрут они, и этому кругу умирающих и горюющих не будет конца.

Если этот год и научил меня чему-то, то лишь тому, что горе убивает. Оно убило моих родителей и убьет родителей По. Майкла.

И меня.

Годами я жила в согласии со смертью. Знала, что рано или поздно это случится, и жила с осознанием неизбежного, в полной уверенности, что умру прежде родителей и Эбби.

Чего я не ждала и к чему не была готова, так это к тому, что мой черед печалиться и горевать придет раньше.

Услышав голоса в коридоре, я поднимаюсь, бреду через разгромленную комнату, подбираю телефон и иду к двери, ощущая ладонью настойчивую вибрацию. Выхожу в коридор, поворачиваю к палате По и вижу, как кто-то входит в нее с коробкой в руках. Иду следом, сама не зная зачем. Заглядываю с какой-то тайной, безумной надеждой, что вот сейчас увижу сидящего на кровати По, который посмотрит на меня так, словно все это было жутким кошмаром.

Я слышу, как он позвал меня: Стелла. Знаю, как произнес мое имя – с теплотой во взгляде, с улыбкой на губах.

Вместо этого – пустая больничная палата, одинокий скейтборд у кровати. Один из тех немногих следов, что оставил после себя По, мой замечательный, мой лучший друг. И Майкл. Он сидит на кровати, обхватив голову руками. Рядом, на полу, коробка. Майкл пришел за его вещами. За постером с Гордоном Рамзи. За футболкой. За полочкой со специями. Майкл плачет. Хочу сказать что-нибудь, утешить, но подходящих слов нет. Внутри меня глубокая яма, и выбраться из нее нет сил.

Так что я зажмуриваюсь, отворачиваюсь и иду дальше.

Проходя мимо комнаты Уилла, провожу пальцами по двери. Полоска света под ней манит постучать.

Нет, все-таки иду дальше. Ноги несут сами – по ступенькам, коридорам, через двери. Останавливаюсь перед игровой комнатой, смотрю на вывеску с яркими разноцветными буквами, и перехватывает горло. Здесь все началось. Здесь я играла с По и Эбби, и никто из нас не знал и знать не мог, как мало жизни нам отпущено, сколь короток наш срок. И как много этой жизни прошло здесь, в больнице.

Тяну за ворот рубашки; впервые за все годы в Сейнт-Грейсиз я ощущаю давление окружающих меня стен и стеснение в груди.

Мне нужен воздух.

Пробежав по коридору, я возвращаюсь в корпус 1 и стучу по кнопке вызова лифта до тех пор, пока стальные створки не расходятся и кабина не уносит меня на наш третий этаж. Распахнув дверь, я настороженно смотрю на организованную с маниакальной тщательностью медицинскую тележку. Долгое время я неукоснительно следовала всем указаниям по приему лекарств и составляла дурацкие ежедневные планы, изо всех сил стараясь прожить как можно дольше.

Но зачем?

Жизнь остановилась в тот день, когда умерла Эбби. Так какой во всем этом смысл? По отталкивал всех, чтобы никому не навредить, и кому от этого лучше? Убитый горем Майкл сидит на его кровати, наверняка сожалея и о тех неделях, которые они могли бы провести вместе. Умру я сейчас или через десять лет, моя смерть станет ударом для родителей. Поставив целью выиграть несколько дополнительных вдохов, я лишила себя немногих доступных радостей.