Но я терпелив. Впрочем, по сравнению с другими кузнечиками, наш певец не столь уж и острожен. Я не знаю, где он, но индикатор прибора чутко отмечает его рулады. Теперь задача найти певца. Без него запись анонимна и лишена ценности. Тогда ставлю рычаг магнитофона на воспроизведение. Звуки из магнитофона действуют, соплеменник взбудоражен, отвечает, забывает осторожность, и лучик карманного фонарика выхватывает его из темноты. Вскоре я, счастливый, иду на бивак. На пленке — записи, а в садочке — их исполнитель.
Рассматриваю его, длинноусого, серенького в крапинках. Случайно попадается на глаза и самка этого же вида. Она точно в таком же одеянии, но с коротким, острым яйцекладом, загнутым как серп. Самочка взята в плен, посажена в садочек к самцу. Может быть, наш музыкант еще больше распоется.
Но в садочке царит молчание, слышен только легкий шорох листочков растений, положенных для еды. А утром?
Утром я застаю следы трагедии. Самка сидит на стенке садочка, облизывая лапки. Она, судя по всему, совсем недавно отлично насытилась… своим супругом. От него только крылья и ноги остались.
Вот негодяйка! — возмущается один из моих спутников. — Хороша любовь, если она основана только на гастрономических интересах!
У кузнечиков такое бывает сплошь и рядом, — успокаиваю я негодующего.
Как-то вечером в каменистой пустыне возле каньонов Чарына в темноте я услышал незнакомое нежное чириканье. Но сколько не искал музыканта, найти не мог. Певец был очень чуток и вовремя умолкал. А рано утром раздался тонкий визг. Моя собака Зорька в сильном смущении и нерешительности осторожно и тихо кралась за кем-то ползущим перед ней. Да это кузнечик Zychia vacca, замечательный своей странной внешностью. У него толстое брюшко, он весь в шипах, мелких пятнышках, полосках, настоящий неуклюжий пузатик. Вздутая переднеспинка кузнечика образовала объемную покрышку, под которой в большой щели трепетало что-то розовое и бунтовало звонким голосом. Кузнечик со всех ног торопился, катился шариком перед собакой, верещал, пугал ее.
Как он, бедняга, громко закричал, когда я взял его в руки, какую большую каплю едкой коричневой жидкости отрыгнул изо рта! Вздумал спасаться желудочным соком. В садочке пленник быстро пришел в себя, будто с ним ничего и не случилось, отлично закусил зелеными листочками солянки и принялся, по принятому у кузнечиков обычаю, тщательно и неторопливо облизывать свои большие лапки. Милая беспечность! Только что был в смертельной опасности и сразу же предался безмятежному обжорству. Я был удивлен и подумал о том, что человек неспособен к такой быстрой смене настроений.
Потом я научился разыскивать беспечных толстячков. Они, оказывается, забирались в кустики и там нежно стрекотали. На голой земле кустики были редки и располагались друг от друга на большом расстоянии, поэтому угадать, откуда неслась песня, не стоило большого труда. Впрочем, многие кузнечики неторопливо разгуливали и по земле, покрытой почерневшими на солнце камнями.
Найти самок долго не удавалось. Еще более толстые и грузные, они вели себя благоразумней, отличались большой осторожностью. Одну из них я встретил, когда она, неловко переставляя свои большие светлые ноги и поблескивая длинным черным яйцекладом, неторопливо направлялась на призыв самца-запевалы.
Она тоже выразила энергичный протест пленению, испустив громкий скрипучий вопль и грозясь коричневой каплей желудочного сока. У самки на спине был такой же звуковой аппарат, как и у самцов: большая покрышка из сросшихся надкрылий, а под ней розовый комочек.
Раньше кузнечики-зичия были очень редки. Только в этом году их почему-то стало много. В пустыне им, тихоходам, трудно встретиться друг с другом, поэтому надо уметь петь обоим.
В садочке парочки плененных кузнечиков набросились на заячью капусту. Она им очень пришлась по вкусу и никогда не надоедала. Жили они хорошо. Верещали, если их брали в руки, иногда пели, хотя и не так охотно, как на воле, а более грубо и отрывисто. Быть может, это была вовсе и не песня, а выражение недовольства и протеста неволе.
Очень интересно разгадать сигналы кузнечиков-зичия, проследить, как поет самка. Быть может, у них существует особый и не столь простой язык. Когда-нибудь это выяснят любознательные энтомологи.
Голая пустыня едва покрылась зеленой травкой. Поздней весной все же прошли дожди, и земля понемногу оживает, пробуждается. По траве скачут кобылки-тметисы, бродят богомолы. Их появление меня удивляет. Я хорошо знаю это место у подножия Чу-Илийских гор. Здесь три года подряд царила сильная засуха, и все живое замерло, сгинуло, исчезло. Откуда же весной взялись взрослые богомолы и кобылки-тметисы? Неужели замерли на время засухи, переждали ненастные годы где-нибудь в укромных уголках и норках, а сейчас почуяли пробуждение пустыни, ожили от долгого сна.
Если только это так, то насколько хорошо приспособлены к суровым условиям жизни обитатели пустыни. Наверное, в долгой истории существования и развития вида такое случалось не раз.