В моей руке - гибель

Слишком много ненормальных… Это начинало постепенно тревожить и Катю. Только она не высказывала своих соображений вслух. И так уже ее ежедневный вопрос: «ОН сказал, где Лиза?» — доводил Колосова до тихого бешенства.

Однако Колосов, добровольно раскрывший перед Катей почти все раздольские карты, не говорил ей об одной важной детали. Работу с Базаровым по поводу исчезновения гражданки Гинерозовой он держал на особом контроле. Этим и занимался в Раздольске Халилов, освободившийся наконец после передряги в Октябрьском СИЗО. Кстати, имена двух сокамерников Акулы, подозреваемых в его убийстве, он привез в личном рапорте Колосову, сразу же подшитом в агентурное дело. Касьянов, в производстве которого по-прежнему находилось дело по убийству Игоря Сладких михайловской преступной группировкой, принял работу Халилова, к сведению. И присоединил октябрьский эпизод к прежним «грехам» Бриллианта Гоши. Благо свидетельская база и негласная информация Халилова теперь это позволяли.

Но сейчас Ренат начинал новые и трудоемкие контакты с «психом-вервольдом»: Базарова неожиданно для него перевели в другую камеру, где у него оказалось двое соседей. Одновременно с переводом, там же в Раздольске, его навестила группа врачей-психиатров из Института им. Сербского, решивших лично взглянуть на «оборотня» — ликантропа перед стационаром. Они долго и обстоятельно беседовали с Базаровым. Правда, выводами врачи делились с прокуратурой и Колосовым скупо: ну что ж, больной контактен, в убийствах своей вины категорически не признает, насчет «ночных охот» шутит, уклоняется от прямых ответов, исповедует крайне правые политические взгляды, к своему нынешнему тюремному заключению относится как к недоразумению, впрочем, особого интереса не проявляет, его, пожалуй, больше волнуют события в югославском Косове — этнический конфликт между сербами и албанцами, о котором он слышал по радио.

В новой камере было радио, и это, кстати, не было случайностью.

«Ишь ты, — подумал тогда Колосов. — Косово психа интересует, надо же…»

Вечером он читал рапорт Халилова — там было то же самое. Вервольд был тихим молчаливым сокамерником.

Только по ночам… По ночам он иногда вставал и долго и монотонно кружил по камере, мягко ступая босыми ногами по ледяному бетонному полу. Как тень или зверь в клетке.

Халилов медленно, но неуклонно начинал продвигаться к главной цели: выяснить, где труп девушки. Заставить, уговорить, убедить, припугнуть психа, чтобы сломался, сознался и показал место захоронения. Это была долгая продуманная осада. К ней по всем правилам тактического искусства полагался и отвлекающий маневр — лобовая атака. И на роль психологического тарана Колосов выбрал Дмитрия — поэтому сам предложил тому свидание с братом. Пусть поговорят, а уж реакцию «вервольда» мы потом в камере понаблюдаем…

Но свидание близнецов, разрешенное Касьяновым, не принесло почти никакого результата. Дмитрий о беседе с братом молчал, и на него тяжело было смотреть, когда Степана уводил конвой. Колосов не стал лезть парню в душу: захочет — скажет, а скорее всего — нет. А вранье его слушать…

О СВИДАНИИ БЛИЗНЕЦОВ УЗНАЛА И КАТЯ. ОНА ДАЖЕ И НЕ ПРЕДПОЛАГАЛА, ЧТО ЭТО ВСЕ СНОВА КОСНЕТСЯ ЕЕ. И КОСНЕТСЯ ВОТ ТАК…

Она сидела на работе — вернулась с брифинга, посвященного вечным, набившим оскомину проблемам вневедомственной охраны. Коллеги передали, что ей несколько раз звонил мужчина. Катя подумала: наверняка Мещерский. Сережка после задержания Базарова был в тревожном недоумении.

Через своих родственников и родственников семьи Кравченко он знал, как восприняли этот демарш в кругу, где вращались Базаровы, — как «произвол и надругательство над известной семьей, где и так столько горя»… По просьбе родных и знакомых Мещерский буквально оборвал телефон Колосова. Они встретились, и Никита показал приятелю пленку задержания, а также кое-какие снимки с места убийства Гранта и Яковенко.

Незнакомец снова позвонил без четверти шесть — Катя уже собиралась домой. Она хотела крикнуть в трубку привычное: «Сереженька!», как вдруг узнала голос:

— Катя, я хочу вас видеть. Я у Зоомузея, рядом. У меня машина. — Это был Дмитрий. Ни «здравствуй», ни «привет» — «хочу видеть» звучало как приказ. Катя подчинилась. Близнецу она была многим обязана. Надо уметь быть благодарной, не задавая лишних вопросов.

Дмитрий выглядел из рук вон плохо, и Кате стало его мучительно жаль. Великая сушь в глазах — помнится, Булгаков писал так в своей «Белой гвардии». Катя не понимала аллегории, хотя она ей всегда и нравилась. Теперь, увидев глаза Дмитрия, она поняла — и верно, ВЕЛИКАЯ СУШЬ…

Он завез ее в бар у метро «Театральная», напротив бывшего Дома союзов. Бар был дорогим и еще полупустым, все веселье, видимо, начиналось с восьми. Дмитрий заказал первое, что попало под руку, оказалось — текилу. Даже не поинтересовался: хочет Катя пить это кактусовое пойло — нет ли…

Она видела его руки: сильные кисти, набухшие узловатые вены. Браслет золотых часов на широком запястье.