В моей руке - гибель

— Кать, я его сегодня видел там, у вас… у них… — Дмитрий взял бокал, сжал, поставил, не отпив ни глотка. — Этот тип из Раздольска, Колосов, что ли, его фамилия, — дал нам со Степкой свидание. Предложил мне… предложил склонить его признаться. Мол, деле сразу ускорится, его в больницу переведут, лечить будут.

Катя выжидательно безмолвствовала: понимала, что Дмитрий хочет говорить сам.

— И я попытался, Кать. Честно попытался.

— Вы спросили у него, где Лиза?

— Да. Умолял сказать. А он сказал, что я… я дерьмо, — Дмитрий смотрел на свои щегольские начищенные ботинки. — Он не хочет говорить даже мне.

— А вы надеялись, что он скажет все?

Дмитрий кивнул.

— Кать, это все как мышиная возня… Бардак полнейший.

Я никогда не думал, что уголовное дело начинается и идет вот так беспощадно, как молотилка, хотя сам юрист и… Только попади. Он же болен, Катя, они же знают, чем он болен, зачем же они все это с ним делают?

Такой наивный вопрос в устах этого деляги-яппи был столь странен и жалок, что… У Кати снова сердце сжалось.

Что ему ответить, кроме:

— Дима, от вас теперь мало что зависит.

— От меня? — Дмитрий как-то странно на нее смотрел. — От меня… Да уж.

Что-то появилось в его взгляде иное. Катя вдруг почувствовала, что ей стало тревожно.

— Я совсем один, — сказал Дмитрий. — Как пес. Никого рядом. Никогда не думал, что это так будет… Не страшно, а…

Я вообще мало чего на этом свете боюсь, Катя, а противно, тошно.

Она почувствовала его тяжелую, горячую руку на своей руке. Он толчком отодвинул полный стакан.

— Поедем сейчас ко мне, — интонация у него не поймешь — просьба, приказ. — Я совсем один. Я не могу. Поедем, Кать, а?

Ей вспомнилось Лизино многозначительное предупреждение: «Завезет к себе на квартиру, напоит и…»

— Или братец маньяка нас уже не устраивает? Так, что ли? — Он смотрел на нее чуть ли не с презрением. Губы его кривились. Только презрение было вымученным, напускным, а под ним в глубине глаз, измученных тревогой и болью, извечная мужская мольба «пожалеть, войти в положение».

— Дима, я не заслужила таких слов от тебя.

— Ты же сама сказала тогда ночью: у нас будет время. Ну?

На колени вставать? Так ведь я не встану, Катя.

«Ты» в его устах после всех настойчиво-церемонных «вы» было похоже на «ты» его брата, там, в Раздольске, в джипе, в школе…

— Дима, я не могу. ВОТ ТАК я не могу.

— Вадька никогда не узнает. И клянусь… если что-то не так у нас с тобой будет, если плохо, я… я никогда больше, Катя, ни одним словом… Пожалуйста. Я просто не могу быть один. Я с ума сойду!

— Но это не лекарство от одиночества.

— Да брось ты! Лекарство, и ты сама это отлично знаешь.

Пилюля сладкая.

— Это невозможно.

— Для меня невозможного нет! — Но он все же убрал руку. — Значит, все мои слова, просьбы, для тебя… ничего не значат?

Катя поднялась. Когда тебя вот так шантажируют, то…

— Мне пора идти.

Он выпрямился. Кате очень трудно было выдержать его взгляд.

— Не надо меня провожать, Дима. Тут метро, я прекрасно сама доеду. Она сдернула со столика сумочку.

Дмитрий и ухом не повел. Уплатил бармену. По тому, как он держал в руках бумажник, было видно — с деньгами он умеет обращаться и счет им знает. В машине они молчали.

Дмитрий включил магнитолу на полную громкость: снова Игги Поп «Пассажир». Когда они останавливались у светофоров, окружающим могло показаться, что им чертовски весело — так гремела музыка.

У ее дома он нажал кнопку, открыв дверь машины. Катя, однако, медлила выходить: этот парень сейчас в таком состоянии, что… Но утешить его так, как ему хотелось, она не могла. Ей вдруг пришла в голову ужасная мысль, а что было бы, если бы на его месте оказался Степан? Но и расставаться так враждебно тоже было невозможно! Достаточно угрызений совести от той последней встречи с Лизой.

— Дима, милый мой, послушай меня, — Катя попыталась сама взять его руку, но он не шевельнулся. — Я к тебе очень хорошо отношусь, и, наверное, в другой бы ситуации я… мы… Ты столько для меня сделал, ты сам не понимаешь, что для женщины значит такой вот поступок, но… Но я не могу так. Сейчас, после всего, что с нами произошло, не моту. Неужели ты не понимаешь?!

Она чувствовала, что роняет себя в его глазах. И черт с ней, с этой гордыней! Она просто обязана сказать ему! Прав ведь Никита тысячу раз: из-за глупого снобизма, гордыни, недоверчивости, предрассудков, наконец, люди совершенно разучились говорить друг с другом о самом главном!

Он достал сигарету из «бардачка», щелкнул зажигалкой.

Кате вдруг вспомнилось, что в самую их первую встречу на Ваганькове он сравнил солнце с пауком…

— Димочка!

Он резко обернулся: у женщин ведь семь Пятниц на неделе. Оттолкнут сначала, а потом…

Катя протягивала ему «блюблокерсы». Они так и лежали на дне ее сумочки все это время. Он молча забрал их у нее.

Потом машина его развернулась и медленно поехала в сторону Крымского моста. Кате показалось, что ему сейчас все равно куда ехать, лишь бы не одному. А у Парка Горького всегда можно снять на ночь дешевую уличную проститутку.

Глава 29 ПРИКОВАННЫЙ…

— Я ДОЛЖНА ЕГО ВИДЕТЬ, НИКИТА, ПРОШУ ТЕБЯ…

— ЭТО НЕ ЗООПАРК!