В моем погребе кто-то живет

   Мне грезились странные вещи. Будто мы с женой пьем на веранде чай из лепестков лотоса, а вокруг бушует летнее разноцветье: маки, ирисы, анемоны, огромные золотые шары. А Анна–Мари и не Анна–Мари вовсе, потому что волосы у нее рыжие и притягивают солнечный свет. И вдруг все оживает, превращается в рой блестящей мошкары - и веранда, и сад, и узкая, оплетенная клематисом лесница. И разлетается… а мы оказываемся в пустоте, невесомые и счастливые, как пушинки одуванчика в июньском небе.

   Когда я проснулся, то понял, что люблю Лу.

  

  День шестой

  

   Счастье бывает разным. Бывает, как глоток горячего вина в рождественскую ночь, обжигающим и терпким. Или как беззаботная птичка–колибри, порхающая с цветка на цветок. А бывает, как монетка, которую стыдливо прячут в ладонях от чужих глаз. Опасаются, что другие украдут ее, отнимут или осудят.

   Я скрывал Лу ото всех не потому, что боялся осуждения. Если бы не чужой ребенок, которого носила моя жена, не живой комочек света, такой уязвимый и слабый… я бы взял мою любимую и сбежал с ней в заколдованный город Идар–Оберштайн. Туда, где камни растут в земле, наливаясь ее соками и разгораясь в темноте невиданными красками. Мы ходили бы в церковь на скале, где бледно–желтый песчаник сочится целебной водой. А по вечерам гуляли бы по улицам, скользким от белого света фонарей, среди лотков, выставленных перед дверями ювелирных магазинов. А на лотках - малахит, яшма, аметист, сердолик, лазурит, агат, горный хрусталь… Камни яркие, отшлифованные, оправленные в мельхиор и серебро, но давно утратившие свою волшебную силу.

   Нет, Лу, прочь! Прочь из этого мира, где на каждом углу продают то, что нельзя продавать за деньги: самоцветы, любовь, совесть, жизнь. Сядем в поезд и будем ехать долго–долго, сквозь темноту и летящие навстречу огни, пока не приедем на самый край земли.

  - Она родит, и мы уедем прочь отсюда… все равно куда. Куда–нибудь, где нас никто не знает. Оставлю ей дом, пусть живет здесь, сколько хочет… мне ничего не нужно.

   Мы с Лу лежим, обнявшись, на старом тряпье, и нам тепло и уютно, как на мягкой перине.

  - Ты хочешь бросить жену и ребенка? - грустно удивляется Лу.

   Я зарываюсь лицом в ее волосы, благоухающие свежим сливочным маслом и мягким деревом. Запахи моего детства.

  - Я не люблю ее. А ребенок не мой.

  - Ты устал, Алекс.

   Чуть заметно киваю и еще крепче прижимаю ее к себе. Конечно, устал. Лгать прикосновениями и взглядами, удерживать готовые сорваться с языка слова нелюбви, изображать близость и доверие, которых нет.

  - Она меня использует. Меня всегда использовали, но никто по–настоящему не любил. Я ей нужен… сейчас… а когда не буду нужен, она уйдет. И ребенка своего заберет. И я опять останусь один.

  - А вот это уже страх.

   Лу видит мои страхи, она знает обо мне все, а я о ней - ничего. Говорят, что в женщине должна быть какая–то тайна, загадка, неотвеченный вопрос. Иногда Лу кажется мне мудрее египетского сфинкса. Она не рассказывает о себе, а я и не хочу слушать. Может быть, в ее прошлом было что–то темное, жестокое, болезненное. Порой я вижу на дне ее зеленых глаз грусть - тягучую, густую, как патока. Порой уголки по–детски пухлых губ опускаются, а роскошные огненные волосы тускнеют, словно посыпанные серебряным пеплом воспоминаний.

   Что ж, мне тоже есть о чем вспомнить и чего устыдиться. Меня тошнит от собственной нерешительности и трусости, унизительной неспособности сделать выбор. Я еще полежу немного рядом с Лу, а потом поднимусь наверх и буду виновато прятать глаза от ничего не подозревающей жены. Анна–Мари верит в мою… любовь? Нет, в любовь она, пожалуй, не верит, не такой искусный я притворщик. Но она не сомневается в моей порядочности. Ведь я, как примерный семьянин, каждый вечер провожу дома. Откуда ей знать, что в моем погребе кто–то живет?

  

  День девятый

  

   Я подметал тротуар перед нашим крыльцом, сгребал в кучу мелкий сор: бумажки, веточки, побуревшие ежики каштанов и ярко–желтые листья. И думал о том, как все изменилось. Моя жизнь была пустой и дождливой, но Лу превратила ее в радугу, отразившись в каждом мгновении, как небо отражается в каждой капле росы. Мертвый мир ожил и наполнился смыслом.

   Вот, тускло–зеленым светлячком блеснул на тротуаре бутылочный осколок… рыжей белочкой прошуршал по мостовой опавший лист… стайка солнечных мотыльков вспорхнула с облетающей березы и опустилась на мокрую крышу соседнего дома. Мне казалось, что Лу стоит рядом и широко открытыми глазами смотрит на осень.

   Даже Анна–Мари проснулась сегодня посвежевшей, словно умылась холодным золотом октябрьского рассвета. «Какое это счастье, когда с утра ничего не болит," - сказала она, и отблески ее счастья заплясали по чисто выбеленным стенам.

  Наш тихий дом словно проснулся. Жена суетилась, смахивала пыль со шкафов, протирала кафель на кухне. «Господи, как я все запустила! Ничего самое трудное позади, я чувствую, теперь будет легче…. Надо уже покупать детские вещи… Алекс, съездим сегодня в магазин?» «Да–да… Только докрашу окно в подвале и сразу поедем. Собирайся пока…»