В могиле не опасен суд молвы

– Гм-м, сомневаюсь, – нахмурилась Даффи. – Современные поэты редко бывают буквальны, если не считать тех, кто живет в колониях. Тем не менее, полагаю, твоя идея заслуживает осмысления.

– Как ты думаешь, можем мы найти настоящую медную кобылу и настоящего латунного жеребца? Может, нам надо искать заводчика лошадей или владельца ипподрома?

– На железной дороге, – добавила Даффи, хлопнув меня по плечу. – Железный конь и тому подобное.

Я чуть не упала от изумления, но на удивление хорошо совладала с собой.

– А что насчет остального? – поинтересовалась я. – Все эти удары о дерн и вкус ветра?

Даффи встала с кровати и подошла к окну, уставившись на Фели и Дитера, наворачивающих круги по саду рука об руку.

Потом повернулась и окинула меня долгим холодным расчетливым взглядом, как будто прикидывая, может ли доверить мне страшную тайну. После молчания, которое, как мне показалось, длилось несколько часов, но, скорее всего, не превышало пятнадцати секунд, она ответила:

– Предоставь это мне.

– Ладно, – согласилась я.

Мы с Даффи сошлись на том, что каждая из нас продолжит свою собственную линию расследования.

Не то чтобы я это планировала. Ни на секунду.

Чего Даффи не понимала, так это того, что у нас с ней разные цели. Она хотела разгадать загадки сборника стихов, а я – поймать убийцу.

Я понятия не имела, что она знает об Орландо Уайтбреде, и не хотела ее спрашивать. Вечно уткнув нос в книгу, Даффи не особенно хорошо разбирается в актуальных вещах – или даже вчерашних, как в этом конкретном случае.

По ее оценке, мир подошел к своему концу в 1870 году. После смерти Чарльза Диккенса девятого июля того года не было написано ничего стоящего.

Хотя она читала современные книги, но лишь для того, чтобы поупражнять глаза, по крайней мере, так она утверждала.

Так что это именно я изучала страницы газет в поисках жутких преступлений. Начала я, конечно же, с залежей древних газет, заполонивших шкафы Букшоу. Многие из них были датированы прошлым веком. На пожелтевших хрупких страницах я завороженно читала о сливках криминального мира: Хэйге[15], Армстронге[16], Криппене[17] – список очень длинный.

К хорошему привыкаешь быстро, и вскоре я затосковала по свежим новостям. Миссис Мюллет с радостью начала приносить мне свежие газеты каждый день, после того как ее муж их прочитывал.

«Альф каждое утро встает с петухами, – сказала она, – так что он приходит к киоску с газетами, когда они только открывают ставни. Альф говорит, что ничего не может с этим поделать. Должен знать, что творится в Вестминстере. Надо приглядывать за этими людьми. Наша Агнес говорит, что это называется «заядлый читатель».

Агнес Мюллет несколько лет назад уехала учиться стенографии по методу Питмана Шортхенда, и с тех пор она считалась – по крайней мере, в глазах мистера и миссис Мюллет – величайшим авторитетом в области печатного слова.

В отличие от великого Шерлока Холмса, я не вела записи любопытных дел. Зачем, если все это хранится в моей голове? Как можно, например, забыть хоть одну деталь из дела Кислотного убийцы, растворившего как минимум шесть и как максимум двенадцать жертв в ванне с концентрированной серной кислотой?

Рискну показаться ужасной, но клянусь, все эти подробности навеки запечатлены в моем мозгу.

Откровенно говоря, в отличие от Даффи я куда чаще имела дело со смертью, тогда как она имела дело с Диккенсом, что, полагаю, не так уж и плохо, если представить, что вас могут похитить маленькие красные человечки с Марса и переместить в викторианскую эпоху.

Так что я решила держать свои планы при себе.

Уже далеко за полдень. Но если я поспешу, то успею вернуться в «Дуб и фазан» к чаю.

Глава 12

Цирк и зоопарк Шадрича представлял собой довольно убогое предприятие. Вокруг площади были расставлены пять или шесть древних мебельных фургонов, напоминавших караван американских колонистов под обстрелом. Они выглядели как военные машины, с трудом пережившие первую мировую войну и расписанные кричащими рисунками и рекламными надписями: «Тигры-людоеды!», «Львы!», «Слоны!», «Посмотрите на диких зверей!».

Все эти животные, и не только, были изображены на боках фургонов с преувеличенно огромными головами, оскаленными пастями и зубами размером с сосульку. Припавший к земле гепард готовился напасть на белого арабского скакуна, который бил копытами, раздувал ноздри и в ужасе закатывал глаза.

«Что бы Хоб подумал при виде столь драматичной сцены? – мне стало любопытно. – Или она слишком нереалистичная?»

Неподалеку в клетке на колесах спал потрепанный лев, брюхом кверху и выставив лапы в воздух. По одну сторону клетки одинокий слон, прикованный за ногу ко вбитому в землю столбу, задумчиво жевал газету. Тигров нигде не было видно.

Расстроенный паровой орган, по звуку напоминавший неисправную сантехнику, играл весьма патетичную вступительную тему к радиопрограмме «Лучники»: дум-ди-дум-ди-дууум-ди-дууум… Я чуть не отвлеклась. Каждая пронзительная нота была оскорблением для моих ушей. Все равно что нападение злобных ос, которые ввинчиваются сквозь кожу, чтобы отложить яйца.