В моих глазах – твоя погибель!

– Знаешь, как называют аборт врачи? – спросил Саша, не глядя на нее. – Выскабливание. Из женщины выскабливают по кусочкам ее ребенка. Если бы он родился и она увидела, как его рвут на части железом и вышвыривают в окровавленный таз, она бы сошла с ума. Она бы защищала его до последнего своего вздоха! Она бы лучше согласилась умереть сама вместо него! Но какая разница?! Какая, скажи, разница?! То, что сейчас находится в твоем организме, не менее живое, чем вон та девчонка. – Саша кивнул на буйно-кудрявую малявку лет пяти в платьице горошком и красных сандалиях, которые были ей явно маловаты, потому что из них торчали пальчики. Она сидела неподалеку на перевернутом худом ведре, ковыряла половинку здоровенного подсолнуха и мечтательно наблюдала за дырявым резиновым сапогом, плывущим, словно пиратский корабль, по мутным пенистым водам Чердымовки, чтобы, миновав все преграды, выйти в Амур, а по нему – кто знает?! – доплыть и до Охотского моря.

– Люля! – закричала с моста очень красивая женщина с пышными русыми волосами, одетая в узкую черную юбку и белую, невыносимо модную и дорогую (это знал даже Саша!) капроновую блузку с бантом у шеи. – Опять ты здесь сидишь? Наша очередь в баню подходит!

Саша волей-неволей загляделся на ее нетерпеливо переминающиеся стройные ножки, обутые в белые босоножки на каблучках.

– Люлька, бегом! – подхватила стоящая рядом с ней тоненькая пышноволосая брюнетка, одетая точно так же, как ее подруга, но далеко не такая красивая. – Мыться, мыться, мыться!

Кудрявая Люля заполошно подхватилась и помчалась вверх по склону, изредка оглядываясь на сапог. На кромке оврага она приостановилась и прощально помахала «пиратскому кораблю».

– Знаешь, кто это? – с внезапно пробудившимся оживлением прошептала Женя, глядя вслед красоткам, которые за обе руки тащили кудрявую Люлю к двухэтажной городской бане, которая находилась на углу улиц Запарина и Вокзальной. – Хорошенькая – это Танечка Васильева. Моя однофамилица! Она сначала диктором на радио работала, а теперь режиссером на студии кинохроники. Неужели не помнишь?! Мы же ее видели на просмотрах! А брюнетка – ее подружка Римка Казакова, она редактор на той же студии. Казакова из Москвы. Между прочим, тоже поэтесса, только настоящая. Не то что мой верный поклонник Мишка Герасимов! Между прочим, он из Москвы вернулся гордый – спасу нет! Хвастался, что читал там стихи чуть ли не с одной трибуны с Евтушенко.

– Э-э… – начал было Саша, который это имя слышал впервые.

– Тоже поэт, но настоящий, почти знаменитый! У него аж три книжки уже вышло, и он член Союза писателей. Так вот, Мишка клянется, что у него брал интервью какой-то журналист из ГДР.

– А что такого? – удивился Саша. – Если три книжки и член Союза писателей!

– Да нет! – с досадой отмахнулась Женя. – Этот немец из газеты то ли «Морген», то ли «Гутен морген», да не суть важно, брал интервью не у Евтушенко, а у Мишки! Ты представляешь? И даже подарил ему «Паркер». Ну, авторучку такую.

– Я знаю, что такое «Паркер», – кивнул Саша.

Еще бы он не знал! Иметь такую ручку Женя мечтала уже давно, да вот только купить «Паркер» было негде, да и не на что.

– А ты эту ручку видела? – спросил он.

– Нет, Мишка не показал.

– Ну так, может, он врет? И ручки нет, и никакого интервью не было? Ну кому он нужен, Мишка Герасимов, чтобы у него интервью брать, ну ты сама подумай?! Какой он, к чертям, поэт?

– Между прочим, вот эта Римма Казакова, которую мы только что видели, его очень хвалит. У нас в ТОЗе[39] ее рецензия печаталась на стихи молодых литераторов, и Римма уверяла, что Мишка – настоящий поэт.

– Кого она уверяла? – хмуро спросил Саша.

– Всех, – пояснила Женя. – Всех читателей!

– А интересно, кто-нибудь уверял «всех», что Пушкин – настоящий поэт? – скептически ухмыльнулся Саша. – Если человек поэт, это сразу по его стихам понятно и уверять никого не нужно! А она сама, Римма эта, тоже из вечно молодых и постоянно начинающих или посерьезней?

– Посерьезней! – закивала Женя. – Даже очень! У нее недавно в Хабаровском книжной издательстве вышел сборник стихов. – И она прочла нараспев:

Все в природе строго.
Все в природе страстно.
Трогай иль не трогай —
То и это страшно.

Саша иронически хмыкнул:

– Это стихи Риммы Казаковой?

– Да.

Саша не нашелся, что сказать. Стихотворные строчки действительно оказались ясны, правдивы. Поэзия! Но…

– Вообще-то она права, – вздохнула Женя. – Принять любое решение – страшно! Но знаешь, если бы у меня родилась вот такая Люлька, я бы ничего не имела против! Только я бы назвала ее Лизой. Мне очень нравится это имя! А мальчика назвала бы Митей. Конечно, Дмитрием, но я бы звала его Митей…

Она ласково улыбнулась своим мыслям, но тотчас лицо ее стало ожесточенным:

– Сашка, нет, я не хочу! Понимаешь, тётя Тома на меня жутко орала, что я хочу превратить ее в няньку, чтобы задницу подтирать младенцу, которого я нагуляла где-то под кустом…

Женя взглянула в исказившееся Сашино лицо и виновато свела брови:

– Извини, Сашка, но это цитата.