В моих глазах – твоя погибель!

– Так она что, совсем одна живет? – допытывался Ромашов.

– Ну да. Мишка, сын мой, к ней ходит. Приглядывает за ней. И дрова, и уголь таскает, и пожрать. Нет чтоб родной матери кусок хлеба принести – куда там! Я для него чужеродная! – Алевтина попыталась изобразить горькое всхлипывание, однако не получилось. – Мишка, дурак, все ждет, что Женька вернется да похвалит его, что, мол, за мачехой-то ухаживал да приглядывал. Как же, вернется! Небось, если уезжают, адреса не оставив, то не затем, чтобы вернуться. Всё бросила, а ведь работала аж в газете! – Она с уважением покачала головой. – Аж в «Тихоокеанской звезде»! Нет, не вернется Женька, точно говорю. И Сашка не вернется. Куда он умотал, тоже никто не знает. Тут еще одна девка к Томке ходит. Звать ее Тонька. Она по Сашке сохнет, все надеется, что он появится. А от Сашки тоже ни слуху ни духу. Вот так и ходят: мой дурень да эта Тонька. А всё попусту.

Алевтина снова присосалась в пустой бутылке, но тут же сердито сплюнула прямо себе под ноги и бросила алчный взгляд на червонцы, зажатые в руке Ромашова.

– Кто такая Тонька? – рассеянно спросил Ромашов, думая о том, что, похоже, между Тамарой и детьми Грозы даже не черная кошка пробежала – гадюка проползла, как говорят нанайцы!

– Да служит тут у китаёзы одной, а сама русская. И не противно ей прислуживать этой гадине безрукой! – вдруг в припадке ярости завопила Алевтина. – Строит из себя, опиум для народа распространяет.

– Курильню держат, что ли? – удивился Ромашов. – Опиекурильню?

– Да может, и курильня там есть, от них всего можно ожидать, – буркнула хозяйка. – Китаёза эта гадает да всякое зелье людям дает. И милиция ведь к ней не ходит, в тюрьму не тащит! А меня так тунеядкой обзывают, грозят упечь в тюрягу или на принудиловку отправить. А китаёза не тунеядка? Она работает? Что это за работа, скажи: какие-то бумажки по столу раскидывать да палочки жечь, а потом всякую чушь молоть?! Это работа? Это опиум для народа!

– Где она живет? – перебил Ромашов.

– А тебе зачем? Погадать решил, что ли? – ухмыльнулась Алевтина.

– Где… она… живет? – прорычал Ромашов, резким прыжком оказываясь на крыльце.

Алевтина отшатнулась и спиной вперед ввалилась в свою дверь.

Ну что ж, ее можно было понять! Ведь ей почудилось, что на крыльцо прыгнул рычащий тигр!

Однако из коридора ударило такой вонищей, что Ромашов отпрянул и чуть не свалился со ступенек.

– Деньги хочешь получить? – крикнул он злобно. – Где эта китаёза живет? Как туда пройти?!

– В Китайской слободке, – жалобно простонала Алевтина из-за дверей. – На Казачке. По Запарина иди до Серышева, потом спускайся до Лесопильной, потом поверни направо – и выйдешь на Тихоокеанскую. Справа будет Казачья гора, там дома новые строят, старых жителей на Плюснинку переселяют, а они не уходят. И эта китаёза тоже. Спросишь там кого-нибудь, где ее участок, гадалку каждый знает. А деньги что ж?.. Дашь на опохмелку-то? Ну дай, не будь жадюгой! – хныкала Алевтина.

Ромашов швырнул десятки на снег и быстро зашагал прочь.

– Слышь! – крикнула вслед Алевтина. – Ты в ларечке газетку купи, ну, «Тихоокеанскую звезду», да погляди, там иногда печатаются адреса, если где комната или другое какое жилье сдается. Слышь?

Ромашов слышал, но не обернулся.

Сан-Франциско, 1960 год

Шефу «Бильда» – Акселю Шпрингеру – нравилось, как пишет Вальтер; он уважал его образованность, свободное владение английским, французским и русским языками. Кроме того, он считал Штольца непревзойденным знатоком непростой славянской натуры вообще, а русских – в частности. Именно поэтому в марте 1960 года Вальтер срочно вылетел как собственный корреспондент «Бильда» в Сан-Франциско, где произошло нечто невероятное, связанное именно с русскими.

А произошло вот что. 7 марта в районе атолла Уэйк вертолетчики с американского авианосца «Кирсардж» заметили полузатопленную баржу, на палубе которой лежали четверо. Баржа была явно советская, на людях – советская военная форма, вернее лохмотья, оставшиеся от нее. Спасенных доставили на борт авианосца, причем один из них пытался уверять, что им ничего не нужно, кроме топлива и продуктов, и что они сами доберутся до дома. Однако они были совершенно истощены и находились на грани смерти. Оказывается, они провели в океане сорок девять дней почти без пищи и воды! Американцы были поражены их выдержкой: они не набрасывались на еду, а брали ее совсем понемногу, понимая, что от большей порции могут умереть, как иногда случалось с людьми, пережившими длительный голод. Самым поразительным показалось то, как они, отпив глоток из кружки с водой, передавали ее друг другу. Врачи, обследовавшие их, говорили, что этот день мог стать последним в их жизни: от их желудков почти ничего не осталось. Они были так слабы, что даже не могли сами побриться. А один из них, видимо, осознав, что смертельный дрейф позади, лишился чувств и пролежал в таком состоянии трое суток…