В море, на суше и выше...

Итак, если смотреть на феодосийский залив сверху, с возвышенности, то нафантазировать можно много всего. Например,

остатки стен генуэзской крепости над Карантинной бухтой мысленно восстановить, вооружить старинной артиллерией (бомбардами), а у бойниц расставить живописных солдат в кованых панцирях и строгих шлемах, наблюдающих в красках умопомрачительного заката за венецианским парусником, прибывшим в Кафу из стран Леванта;

или,

оторвавшись от берега и вперив свой блистающий взор в даль переменчивого и вероломного моря, представить себя адмиралом от живописи Айвазяном, засасывающим из пустоты Пространства и Времени бешеный коктейль романтических сюжетов, выплевываемых впоследствии на холсты своих помпезных картин;

или,

совершив изрядный скачок во времени и переведя взор от Карантина влево, рассмотреть свирепый десант, выброшенный на причальные стенки морского порта и под яростную ружейно-пулеметную стрельбу, сопровождаемую буханьем корабельной артиллерии, растекающийся по припортовым улочкам Феодосии.

Но все это можно, если смотреть сверху, прерывисто дыша и непрестанно фантазируя.

А внизу — труднее: парение духа улетучивается, дыхание восстанавливается, а состояние восторга съеживается, когда, миновав каштановую аллею, взгляд упирается в пыльную кирпичную ограду, окружающую территорию упомянутого морского порта, занятую знаменитой на флоте бригадой кораблей охраны водного района (ОВРа).

Очень специфическая эта бригада: в ее составе — Особый дивизион, состоящий из разнокалиберных судов, суденышек, уродин-пароходин и просто состарившихся и вышедших в тираж боевых кораблей флота. Но в этой разнокалиберности таится огромный военно-морской смысл, о котором, наверное, даже сегодня нельзя говорить открыто. А вот то, что в описываемые дни возглавлялось все это плавсборище малоперспективными бедолагами-командирами, никакой тайны никогда не составляло и приходилось лишь констатировать печальный факт, что карьерным ростом в каютах командиров не пахло, а попахивало чаще всего винно-спиртовым перегарчиком, вчерашней закусью да несвежим холостяцким бельем.

Переведенный с Севера по состоянию здоровья комбриг отложил в сторону брошюру с макиавеллиевским «Государем», которую он, занятый своими невеселыми мыслями, бездумно рассматривал долгое время.

Позавчера умер очередной генсек, а сейчас требовалось проститься с ним на всесоюзном уровне. Где-то в Москве, видимо, помнили, что необходимым элементом прощания страны с выдающимся государственным мужем является всеобщее гудение, и в славной Феодосии на совместном совещании гражданских и военных властей высокое право первого гудка, по которому будут равняться все остальные городские гудящие, уже предоставлено знакомой нам бригаде, разношерстные корыта которой оснащены самыми разнообразными средствами дудения: мощными гудками, пронзительными сиренами и визгливыми свистками. Береговая котельная тоже могла неслабо гуднуть.

В связи с нехваткой времени вечером был проведен инструктаж, под запись доведено до ответственных лиц время Всесоюзного гудка, а вместе с рассветом наступил день «Д».

Хотя комбриг и не является героем этого повествования, можно, походя, уделить ему несколько строк. С соответствующей поправкой на 42-х летний возраст он до странности являл собой почти полное подобие примелькавшегося на российском телеэкране спикера парламента Крыма Леонида Грача, был человеком рослым, очень начитанным и слегка романтичным, ностальгировал по своему заполярному прошлому, а нынешних подчиненных, за редким исключением, презирал.

По случаю выходного дня комбриг принял решение обойтись без офицеров своего штаба, начальник же политотдела (начпо) — напротив, собрал всю свою занюханную братию и внезапно выступил с инициативой проведения митинга и прощального парада, против которой комбриг возражать не мог.

Митинг сляпать особого труда не представляло («Фас!» — и побежали шнурки политотдельские по дремлющим и не подозревающим о такой подлянке пароходам, грозя и мобилизуя), а вот с прощальным прохождением войск предполагались определенные трудности.

По случаю выходного дня и некоторой забывчивости начпо траурного антуража для прощальной церемонии под рукой не оказалось, подведомственный политотделу оркестр отсутствовал, а его руководитель — мичман-герой Ворошилов — лечил фурункул носа в лазарете береговой базы. Начпо принял молниеносное решение выдернуть бедолагу-трубача из койки и усилить прощальное соло ударами большого барабана. А траурный антураж — изготовить! И опять бежали политотдельцы, обеспечивая исполнение высокой воли своего лихого предводителя.

Нацепив маску свирепого зверя-начальника, затянутый в сбрую мрачный комбриг шагнул на плац и монументально двинулся в сторону причальной стенки с привязанными к ней плавсредствами. Казалось, что сотрясается земля.