В море, на суше и выше...

Для кого-то окружающая обстановка застыла в виде наблюдаемого из купе пульсирующего фрагмента залитой солнцем заплеванной привокзальной площади неведомого города с пыльными хилыми деревьями и замызганным киоском, для кого-то вдруг завертелась дьявольским калейдоскопом, в котором бешеная чечетка железнодорожных шпал, сосредоточенно наблюдаемая через диафрагму сортирного очка, перебивалась жуткими перемещениями фрагментов нелепо раскрашенной женской физиономии в железнодорожной тужурке и черном галстуке под сбившимся воротником и, сменяемая то космами чьих-то седых волос, то вампирическими образами каких-то до боли знакомых бледных людей в кремовых рубахах без погон, безразлично глядящих навстречу из-за грязного окна вагон-ресторана, вдруг великодушно обрывалась медленно гаснущим стоп-кадром: одинокая скамейка на пустынном ночном перроне, мертвая луна и неподвижный плохо освещенный транспарант «Резекне-II».

И теперь ничто уже не мешало остальным гражданам пассажирам без ажиотажа наслаждаться беседами с чайком из стаканов с подстаканниками на фоне мелькающих фонарных сполохов, картишками и прочими прелестями короткого купейного существования.

Правда, несколько раз летящий в ночи и медленно засыпающий вагон наполнялся вдруг бессвязными выкриками, яростным сопением и беспомощными звуками, отдаленно похожими на борьбу — это шарахались по составу успевшие за очень короткое время подружиться и упиться военнослужащие срочной службы — украшенные знаками воинской доблести ефрейтор ракетно-артиллерийских войск и флотский из студентов старшина 2 статьи, следовавшие в заслуженный отпуск в город Калининград к своим близким.

Летним утром скорый поезд плавно вкатился под знаменитую кровлю. Вывалившись на перрон вместе с остальными немногочисленными пассажирами и обменявшись рукопожатиями с встречавшим их руководителем стажировки, слушатели привычно образовали подобие шеренги.

Вполне довольный до сих пор жизнью кафедрал, не дождавшись доклада, осмотрел прибывших, пересчитал их, затем пересчитал еще раз, затем резко вдруг понял, что доклада не будет, что «ИХ» только шестеро и что старший группы отсутствует. Возможно также, что в тот момент он еще не прочувствовал скрытой угрозы случившегося. Выбрав самого свежего (а «свежим» был тот, который, проблевавшись и отрубившись ранее всех, полноценно выспался и теперь неплохо выглядел на общем фоне), Щелкунчик вкрадчиво попросил у него объяснений, но, получив какой-то чудовищный по лицемерию и безразличию ответ, вздрогнул и, вдруг ощутил явные признаки нестабильной работы кишечника. С трудом сдерживая позыв и облизывая враз пересохшие губы, увидел он внутренним взором заседание Высокой Парткомиссии, безжалостные глаза начальника Академии, злобное барственное лицо главного политического авторитета и частокол единодушно голосующих рук — и.... прощай, Питер.

Кратко опрошенная проводница, узнав о таинственном исчезновении, тут же перешла на конфиденциальный шепот и высказала твердую уверенность, что имеет место уголовное преступление, и причастна к нему, без сомнения, вагоноресторанная бригада. «Там все — мерзавцы! Его сбросили с поезда эти злодеи!» — безапелляционно заявила она и без того поникшим слушателям.

Эту версию и начала отрабатывать следственная группа, обследуя вместе с однокашниками пропавшего отогнанный в тупик состав, однако, после того, как в тамбуре вагона-ресторана были найдены обрывки отпускного билета какого-то ефрейтора, а в сортирной луже смежного вагона — раскисший военный билет старшины 2-й статьи, на свет появилась другая версия — героическая, согласно которой исчезнувший старший офицер, пытаясь сберечь мирный сон советских граждан, изъял у дебоширов документы, чтобы на ближайшей станции сдать последних в военную комендатуру, однако, сделать этого не успел, так как подлость, коварство и нежелание отвечать по Уставу, толкнули негодяев на страшное воинское преступление.

Следственная машина была запущена, Академия, уже извещенная о чрезвычайном происшествии, зловеще безмолвствовала, а прибывшие на стажировку слушатели разместились в ведомственной гостинице в центре города, где не без оснований стали ожидать телеграмму от своего загадочно пропавшего предводителя. И на вторые сутки после описываемых событий телеграмма, состоящая всего из одного слова, поступила: «СЛЕДУЮКУРСОМШМИДТ».

Еще через сутки немногочисленные привокзальные обитатели могли с удивлением наблюдать, как радостно встреченный группой майоров неопрятный мужчина в отвисших на коленях трико, грязной офицерской рубахе и пыльных военно-морских ботинках на толстой микропоре, небрежно помахивая букетиком тюльпанов, вальяжно проследовал в сторону гарнизонной гостиницы.