Переводы великих иностранных поэтов – это архитектурные чертежи, которые могут быть превосходными, но за которыми неразличимы сами здания, дворцы, храмы…
Им недостает третьего измерения, которое превратило бы их из созданий мыслимых в зримые.
К чему же труд стихотворного перевода, если в нем пропадает как раз лучшее у поэта и только самое слабое поддается передаче?
Некоторые переводы могут передать лучше мысль поэта, чем он сам это сделал. Бюст Гомера в Неаполе, наверное, больше похож на него, чем его собственное лицо, если, как я надеюсь, он существовал.
Переводить плохие стихи – это как перебелять черновики. Жуковский любил брать для перевода посредственные стихи, чтобы делать из них хорошие. Насколько это лучше, чем плохие переводы хороших стихов!
Набоков перевел «Онегина» с русского, но не на английский.
Прозаический перевод стихов – это чучело лунного света.
Переводчик в прозе – раб, переводчик в стихах – соперник.
У всех переводчиков есть и настоящие, задушевные стихи, – кроме настоящих переводчиков.
Перевод стихов невозможен, каждый удачный перевод – исключение.
Переводы высвечивают изъяны поэтического творения и затемняют его красоты, однако совершенствуют родной язык переводчика.
Я вью себе гнездо в локонах Вольтерова парика.
Переведенное стихотворение должно показывать то же самое время, что и оригинал.
Для перевода одного стихотворения нужно знать всего поэта.
Переводчик
То, что ускользнуло от читателя, не может укрыться от переводчика.
Я люблю переводить. Это чистая радость писательства без печальной необходимости что-то выдумывать.
Коран говорит: «Бог дал каждому народу пророка, говорящего на его собственном языке». Так и каждый переводчик – пророк в своем отечестве.
Переводчик напоминает сводню, которая, расхваливая достоинства прикрытой вуалью красавицы, вызывает непреоборимое желание познакомиться с оригиналом.