В начале жатвы

Он знал, что вслед за ним должен переправиться батальон с артиллерией и что на берегу для этого все было подготовлено. Однако батальон почему-то не переправлялся. Вдруг над головами загудели самолеты, повисли на парашютах ракеты, и все закружилось в тяжелых взрывах, визге и стонах.

Начиналось утро. Багровело небо на востоке, рассеивались сумерки, оголяя опаленный и взрытый воронками высокий приречный берег. На том месте, откуда ночью бил вражеский пулемет, торчала станина и блестели перепутанные пулеметные ленты. Траншеи были завалены трупами. Плещевеня пересчитал бойцов и помрачнел: их осталось двадцать четыре. С двадцать пятым, старшиной, он столкнулся в углу траншеи; тот сидел, держа между коленями автомат, и перевязывал окровавленный палец на левой руке.

— Ты? — только и сказал Плещевеня, внимательно присматриваясь к побелевшему лицу.

— Я, — ответил Забилла.

— Тяжело будет, — сказал Плещевеня. — До вечера нашим не перебраться, авиация не даст. А до вечера они попробуют выбить нас.

Майор помолчал, а потом неожиданно для самого себя спросил:

— Женат?

— Нет еще, — ответил Забилла.

— А мать есть?

— А как же? Да это не так важно. — Помедлил, затянул узел на пальце и в свою очередь спросил: — А у вас, товарищ майор, есть мать?

— У меня? — хмыкнул майор. — У меня сын старший такой, как ты, — и, спохватившись, сказал уже совсем другим голосом: — Сейчас же обойди бойцов, узнай, сколько осталось гранат и патронов. Без команды, скажи, чтоб не стреляли. — И уже совсем по-стариковски пожаловался кому-то: — Ох и денек! Ох, будет же денек! Да, скажи еще, — крикнул он вслед, — чтоб боеприпасы от убитых забрали и чтоб НЗ берегли! Там, возле разбитого пулемета, есть орудийная гильза. Пусть сейчас же, пока не поздно, принесут в ней воды и поставят в землянке, что возле первой траншеи, — туда раненых будем сносить. Слышишь?

— Есть! Будет сделано! — ответил Забилла.

Плещевеня скинул заплечный мешок, отрезал от буханки ломоть хлеба, финкой открыл консервную банку, начал есть. Он ненавидел себя за чрезмерный аппетит в минуты наибольшей опасности, хорошо знал, что в штабе полка и в штабе дивизии многие знакомые и незнакомые из-за этого посмеиваются над ним. Про его аппетит ходят анекдоты. Он знал это и все равно не мог сдержать себя.

Майор был на фронте с первого дня войны, трижды ранен, не раз смотрел смерти в глаза и уже свыкся с этим. О смерти он даже перестал думать, а вот чрезмерный аппетит все время мучил его. Ему даже казалось, что только поэтому его хотели перевести в интендантскую часть, но он наотрез отказался.

Плещевеня уже сжился с передовой и давно начал считать пятый километр от своей спины далеким тылом.

Однако вид позиции, которую теперь занимал батальон, не мог не поразить его. Все взгорье с тремя траншеями, в которых сидели его двадцать пять бойцов, было голое и черное, как головешка. Там, где должна была быть трава, курился дымок. Пахло обгоревшей землей. Справа, через лощину, было еще одно взгорье — там сидели фашисты. Слева, за кустарниками, на возвышенности — тоже они. А позади река.

В кителе с погонами майора, с сумкой через плечо, наполненной гранатами и патронами, с пистолетом «ТТ», заткнутым за ремень, в седой щетине, с загрязненным лицом, бледным от бессонницы и переживаний, он сидел, стыдливо ковырял ножом консервы и быстро жевал.

Мозг его, однако, работал напряженно. Майор видел и то, что немцы еще не опомнились после налета и постреливают изредка и в беспорядке, и то, что принесли уже гильзу с водой и Забилла спешит к его траншее.

— Патронов не считали, но их на день хватит, а гранат пятьдесят да пять немецких, — доложил Забилла.

— А теперь беги собери все индивидуальные пакеты, сложи в сумку и оставь ее в землянке. Передай, если кого ранит, пусть туда и ползет.

Забилла сорвался с места, но через несколько шагов остановился и, повернувшись, сказал:

— Там еще две противотанковые мины хлопцы нашли. И запалы к ним тоже.

Это сообщение заставило майора сунуть банку консервов в вещевой мешок и подняться. Он еще раз окинул глазами местность. Все больше светало, и все ярче проступали кустарники из сумерек в конце того поля, по которому отходили отступающие.

— Мины и запалы сейчас же несите ко мне. Тем, что приносили воду, передай: не медля пусть бегут к реке. Там, в лозняках, где причаливал плот, лежит жердь. Я о нее споткнулся, когда на берег выбирался. Ничего, длинная. Пусть принесут ее сюда. Да скорей, скорей, пока совсем не рассвело. Скорей, слышишь?

— Есть! — козырнул комсорг, а Плещевеня, повернувшись на запад, начал внимательно рассматривать поле.

Взгорье, как и все высотки у реки, было песчаное. Видны были глубокие следы врагов, удиравших отсюда. Метров триста ниже взгорья земля дернистая, там густо росла трава и кое-где виднелись кочки. Две тяжелые мины — металлические тарелки — майор рассматривал с видом знатока и недовольно качал головой:

— Если бы их три! Третьей не было?

— Не было, — ответили бойцы.

— А может быть, она была, да взорвалась, когда бомбили? — поинтересовался Плещевеня.

— Нет, мины мы нашли до бомбежки.