В начале жатвы

На следующий день он поставил против погреба свою телегу, перетащил пожитки и, устроив малышей на нарах, подался на приусадебный участок — к ловко замаскированным ямам и другим хитрым тайникам. Тощая лошадь, добытая им на поле боя, делала в это время свое дело на соседнем участке. А потом, когда он из припрятанных в земле двух мешков картошки готовил часть на посадку (срезал для этого только ростки), лошадь работала у следующего жителя. Еще через два дня ему уже самому пришлось ждать лошадь, так как начали поднимать третье по счету поле. Зато помощников у него нашлось больше, чем было нужно, и с приусадебным участком он управился чуть ли не за полдня. И посеял, и забороновал. Отдав лошадь с плугом (на этот раз Лукашовой Насте), он с лопатой в руках подался к заливному лугу и остановился возле груши-дички.

Весна была в разгаре. Грело солнце, блестели за деревней стародавние песчаные курганы. Самой деревни как бы совсем не существовало. Он насчитал только два десятка дворов, а до войны их было триста шестьдесят. Искалеченные сады, обгорелые печные трубы да груды кирпичей видел он перед собой на длинном пригорке. Возле Настиного двора вспахивали участок, сажали картошку. Он знал, что в каждом уцелевшем доме живут теперь по три-четыре семьи, остальные ютятся в землянках, в банях или погребах, но это совсем не привело его в уныние. Если такую беду с земли сбросили, фашиста прогнали, то теперь на глазах люди оживут. Приглядевшись к тощей лошаденке, которая, однако, бодро тащила плуг, он еле заметно улыбнулся. Вспомнил, как тянул ее из обоза, а пули роями летели над головой. И вот же ни одна не тронула ни его, ни коня. Пусть теперь поработает! За какую неделю вон сколько участков поднимет! Главное — чтоб кормили. Он совсем не думал о том, что его лошадь на других работает, не думал об этом и наотрез отказался от какой бы то ни было платы.

Старик обошел грушу, внимательно оглядывая землю под ногами, затем сделал два шага вдоль небольшой межи. Поплевав на ладони, начал копать. Лопата не очень охотно входила в покрытый дерном грунт былой межи. Часто скрежетала о мелкие полевые камни. Длинную узкую яму копал старик. Выбросил несколько трухлявых щепок от пня, который был здесь в давние годы. Вдруг подцепил конец рядна, потом рыбачьей сети с свинцовыми грузилами на веревке, воткнул лопату в землю и двумя руками стал осторожно тянуть. Это была его любимая сеть — «донка», на крупную рыбу, добротно связанная собственными руками. Она пролежала в земле, от заморозков прошлой осени завернутая в рядно. Старик стряхнул с нее землю, выбрал крайнее очко и потянул за нитку. Нитка не лопнула под нажимом его пальцев. Обрадованный Якуб вскинул сеть на правое плечо, схватил лопату и быстро зашагал к своему двору.

Во дворе, около телеги, его ждали двое. Один, высокий и долговязый, в милицейской форме, другой, пониже, в ватнике, хромовых сапогах, военной фуражке без звездочки и с портфелем под мышкой. На улице стоял грузовик. Кто они, зачем приехали, может, с какой вестью от сына? Но Якуб не ускорил шага. Бледное, обросшее лицо по-прежнему оставалось окаменелым, а в глазах блестело олово. Если бы сын стоял с ними — тогда было бы другое дело. Он молча подошел к телеге, сбросил сеть и уставился на обоих оловянными глазами. У гражданского на лице белел шрам, милиционер же был совсем подросток, только что, видимо, взятый на эту службу. Он явно старался выглядеть старше своих лет и надувал щеки.

— Добрый день, дед, — сказал гражданский. — Ты здесь хозяин? — и кивнул головою на телегу и погреб, за дверью которого — слышно было — забавлялись малыши.

— Я, — ответил старик.

— Якуб Соколовский?

— Якуб Соколовский.

— А это твой дворец? — и он ткнул пальцем в сторону погреба.

Старик начал посматривать недовольно и хмуро. Помолчал. Вспомнил первую одинокую ночь в погребе, горячую печку, нары и сказал с вызовом:

— А ты поищи лучшего. Дворец, если хочешь.

— Мы к вам по делу, товарищ Соколовский, — вставил свое слово милиционер. — Это вот председатель вашего сельсовета, а я — от районной милиции. У вас есть трое сирот, детей сына, а у нас приказ забирать сирот войны и направлять в детский дом. Семья у вас заслуженная, государство как следует поддержит.

Старик совсем окаменел. Только колени на миг вздрогнули. Лицо его еще больше побледнело, глаза блестели, как олово. Эти глаза смутили и председателя сельсовета и милиционера. «Это все Настя Лукашова накаркала», — решил он, однако ни один мускул не дрогнул на его лице. Помолчал и отрезал стальным голосом, посматривая на обоих:

— Нет уж, братец, детей я тебе не отдам!

— Да чего вы, товарищ Соколовский, сердитесь, вам же лучшего хотят, — снова заговорил милиционер. — В детском доме детям хорошо будет. Сами знаете: и питание, и одежда, все самое лучшее — детям.