В немилости у природы. Роман-хроника времен развитого социализма с кругосветным путешествием

Было уже темно… Вся линия берега вплоть до Сан-Хуана светилась огнями, ограждая остров от тьмы бесконечного океана. Океан шумел остатками вчерашнего шторма, и белые гребешки угасающих волн просвечивали сквозь темноту. Когда-то именно сюда приплыли парусники Христофора Колумба во время его второго плавания из Европы. Адмирал уже знал путь в Новый свет, но всё еще думал, что приплыл в Индию. Он заблуждался, но такое заблуждение стоит многих знаний, он искал одно, а открыл совсем другое — типичный эпизод в истории поисков нового. Если ищешь долго и упорно, если веришь, что наконец нашел, очень трудно признать, что нашел не то, что искал. Так и у меня… Там, за этим безбрежным океаном, остался мой родной город Санкт-Петербург… Я пересек океан «в поисках утраченного времени», как говорил классик, в поисках некоего идеала… Но оказалось, что утраченное, канув в Лету, не возрождается и что открыл я для себя нечто другое, может быть, значительное и важное, но другое… И теперь трудно признать, что открытое не совпадает с искомым… В отличие от поиска Колумба, мое искомое, судя по всему, просто не существует.

Саймон умер… Я не успел встретиться с ним. Собирался, но не собрался — и не успел, опоздал. Как это могло случиться? Это потому, что я в немилости у природы? Или здесь какой-то другой, недоступный мне замысел? Или нелепая случайность? Джошуа Саймон… Я поначалу, на слух, думал, что Саймон — это его имя. Мы шли с ним вместе, рядом, словно по одной узкой тропинке, с которой нельзя свернуть в сторону. Мы были рядом, разделенные железным занавесом и многими тысячами километров суши и моря. Мы шли одним и тем же путем, никогда не видя друг друга и даже долгое время не зная о существовании друг друга. Это удивительно, а некоторые скажут — невероятно, но это так. Однако самое удивительное: если один из нас сбивался с дороги, другой поджидал его на общей тропе, не спешил уйти вперед. Джошуа был глубже меня, хотя иногда мне удавалось опережать его вследствие внезапных находок и ниспосланных Провидением озарений. Потом он догонял меня, чтобы сначала преподать урок математической строгости, а потом пойти вперед. Не имея возможности договориться о направлении дальнейшего движения, Джошуа и я всегда выбирали один и тот же путь. Мы шли по одной и той же научной тропе, ведущей из области неведения в страну ведения, не отклоняясь и не соблазняясь ложными боковыми ответвлениями. Я не знаю, как и почему это происходило — как будто кто-то вел или что-то вело нас. Арон, лучше кого бы то ни было знавший историю нашего с Джошуа синхронного научного поиска, называл «это что-то» приземленно — «синхронная интуиция, вызванная ясным пониманием текущих задач и конечных целей». Мне сейчас хотелось бы назвать «это что-то» более возвышенно… Наш совместный путь пролегал на виртуальной тропе в каких-то высших, невидимых и нам только отчасти доступных нематериальных сферах… там, где «бездна премудрости и ведения… где непостижимы судьбы… и неисповедимы пути». А когда мы спускались с той тропы на землю, то он оказывался на просторном скоростном шоссе, а я — на грунтовом проселке в колдобинах, его идеи подхватывались жадными до инноваций бизнесменами, а мои норовили выбросить в мусорный ящик ссученные чиновники застойного режима. Поэтому он дошел до конечной цели, а я сорвался в обрыв в двух шагах от нее… Но я никогда не завидовал ему и даже был искренне счастлив, когда он открывал всему миру новый результат, который я в своем закрытом ящике уже давно секретно знал. Говорят, тому, кто счастлив, не страшна даже смерть. Я не согласен с этим…

Не знаю, был ли Джошуа религиозным человеком, но мне трудно представить его атеистом. Как это ни странно, два таких разных человека — Арон Кацеленбойген и Джошуа Саймон — увели меня от убогого совкового атеизма, называвшегося «воинствующим». Зримое, материальное общение с одним и невидимое, виртуальное, ирреальное — с другим, столкнулись во мне подобно частицам материи в кольцевом ускорителе. Столкнулись с такой силой, что произвели нечто, равноудаленное и от религии, и от безбожия… И в той равноудаленной точке пришло ко мне понимание ограниченности человеческого разума, за пределами возможностей которого и размещается То, что религиозные люди называют Богом. Древняя истина: чем больше мы знаем, тем больше незнаемое. И не важно, как назвать это расширяющееся незнаемое; важно, что Оно есть и что бесконечный процесс познания, скорее всего, является расходящимся.

Надо завтра же позвонить Арону и Наташе, сообщить им, что умер Саймон. Арон расстроится и, наверное, скажет, что мне теперь придется одному достраивать теорию, которую мы с Саймоном выстраивали вместе. Я знаю, что не смогу построить это грандиозное здание один, но не захочу огорчать Арона и соглашусь. А Наташа, как всегда, поддержит меня, и от ее слов мне захочется вопреки самому себе и всему на свете достроить то здание своими собственными руками…