В объятьях олигарха

— Нет, тень отца Гамлета, — ответил он напыщенно — и тут же, оставив зайчонка в покое, переместился на стул возле кровати. — Ну–ка дай руку, писатель.

Я протянул ладонь, и он сжал ее с такой силой, что у меня хрустнул позвоночный столб. Но я не пикнул. Только спросил:

— Зачем ты так сделал, Володя?

— Проверяю, в каком ты состоянии…

— Ну и как?

— На горшок сам ходишь?

— Да, хожу… Что с Лизой, Володя?

— Ничего, могло быть хуже. — Улыбка на мгновение потухла и вспыхнула вновь. — Значит так, готовься. Завтра или послезавтра прорыв.

— Какой прорыв, Володя? Это иносказание?

— Иносказания все кончились. Пора сваливать к чертовой матери. Помнишь, как вождь учил: вчера было рано, завтра поздно?

Я посмотрел на стены, на потолок, перевел взгляд на свой перевязанный живот. Трубецкой ухмыльнулся.

— Все под контролем, писатель. Никто нас не слышит… Важно другое: сломали тебя или нет?

— Зачем тебе знать?

— Не хочу второй раз Лизу подставлять. Третьего может не быть.

Разговор шел без напряжения, весело, в быстром темпе и привел меня в хорошее настроение. Была и еще причина радоваться: впервые после долгого перерыва я не ощущал необходимости притворяться, разыгрывать то одного, то другого персонажа в чужой пьесе. Оказывается, я сильно от этого устал. Сейчас все слова ложились набело, и я снова мог играть собственную роль.

— Кем тебе приходится Лиза, майор? Не очень ты похож на доброго самаритянина.

— Все очень просто: я ее двоюродный брат.

— А Гата Ксенофонтов крестный, да? Ничего, говори. Я всему поверю. Мало ли на свете чудес.

Трубецкой нахмурился, улыбка совсем ушла из глаз. Без нее, как без маски, он выглядел еще моложе.

— Хочешь верь, хочешь нет, не время препираться. Повторяю вопрос. Сломал тебя доктор или не успел? Это не праздное любопытство. Вполне возможно, завтра придется туго. Не хотелось бы тащить тебя на закорках. Но если понадобится, для Лизки сделаю и это.

— Так любишь сестру? Очень трогательно.

— Ладно, считай, ответил… Признаюсь, я ее выбор не одобрял, но теперь вижу, может, она не ошиблась… Человека способен грохнуть?

Резкий переход меня не обескуражил.

— Вряд ли… Это тоже понадобится?

— Не бери в голову, классик. Отдыхай… Мне пора… Компьютер у тебя хитрый, но не настолько, чтобы водить за нос босса. Заметь на будущее…

Он уже был у двери — гибкий, пружинный, смеющийся. Супермен, черт бы их всех побрал.

— Володя, но….

Прижал палец к губам, исчез.

ГЛАВА 31 ПРОРЫВ

Через два дня на третий — вот когда это произошло. В светлое летнее утро, после девяти. Все это время я безвылазно сидел в комнате, работал, усиленно занимался гимнастикой, насколько позволяли почти затянувшиеся швы. Через силу, через боль гнулся, тянулся, отжимался. Ко мне никто не приходил, кроме Светочки, дверь теперь запирали снаружи, я не мог понять, с чем это связано.

Светочка держала меня в курсе происходивших в доме событий. Леонид Фомич, нагрянув, устроил страшный разнос домочадцам, но больше всех почему–то досталось Патиссону, которого Оболдуев посчитал главным виновником смерти Изауры Петровны. Он сомневался в том, что его супруга покончила с собой, поэтому поручил Гате провести дознание по всем правилам и, хоть кровь из носу, выколотить из доктора правду. Из этого ничего не вышло. Патиссон держался стойко и даже под пытками утверждал, что ему не было смысла убивать Изауру по той простой причине, что у них с хозяином уже была достигнута договоренность о переводе ее в клинику на лечение. Наконец после сеанса электрошока, проведенного приглашенным специалистом из Института Сербского, доктор все–таки признался, что убил Изауру Петровну собственными руками: отравил крысиным ядом, придушил и для верности проткнул сердце железной иглой. И все из–за того, что бедная женщина, храня верность супругу, наотрез отказалась участвовать в какой–то сатанинской оргии. Доктор Патиссон, едва снятый с клемм, оформил показания в письменном виде, но Оболдуев, как и дознаватели, хорошо понимал, что им грош цена. Однако Леонид Фомич никак не

мог справиться с уязвленным самолюбием (какая–то прохиндейка подло его кинула, точно фраера) и распорядился посадить на кол двух охранников, дежуривших в ту ночь у покоев супруги. Светочка поманила меня к окну, чтобы посмотреть на несчастных юношей, еще трепыхающихся, выставленных на всеобщее обозрение возле парадного крыльца, но я отказался.