В объятьях зверя (СИ)

Деймон слушал Ребекку, и ему показалось, что в какую-то секунду сердце, пропустив несколько глухих ударов, замерло. Он жадно вслушивался в каждое ее слово, глядя в ее ярко-голубые глаза, и к нему приходило понимание: что-то изменилось в ней в эти минуты. Не было больше той стены ненависти, которой она тщетно пыталась оградить себя, не зная больше способа защититься от собственных чувств. Не было лжи. Она вновь доверялась ему — просто потому, что по-другому она не могла.

— Но я вижу в твоих глазах только одно, Деймон. Азарт. И я знаю, чем это может закончиться. Мне не хватит сил пройти это снова.

В помещении на какое-то время воцарилась звенящая тишина, и никто из них до поры не решался ее прервать.

— Деймон, скажи, — наконец проговорила Ребекка. — Ты… Любишь ее?

Деймон почувствовал, как по коже пробежали мурашки. Хотя Ребекка не назвала чьего-то имени, он понимал, о ком она спрашивает. И почему-то в глубине души этого вопроса он очень боялся.

— Тебе есть до этого какое-то дело? — с горькой усмешкой спросил Сальваторе, почему-то опустив глаза.

— Мне действительно это уже неважно, — развела руками она. — Потому, что ответ на этот вопрос я знаю так же хорошо, как и тебя. Если это и правда любовь, то рожденная лишь из желания забыться.

Деймон вновь поднял взгляд на Ребекку и, встретившись с ее глазами, понял: прошла лишь какая-то секунда, но она стала прежней, пытаясь причинить ему боль, чтобы заглушить собственную. Теплота, на миг появившаяся в сердце, снова превратилась в лед. Они вновь оказались по разные стороны баррикад. Он хотел бы что-то ответить Ребекке, но лишь пристально смотрел на нее, плотно сжав губы и тяжело дыша.

— Ты можешь забавляться сколько угодно, причинять боль мне, ей, кому-то еще… Вот только однажды кому-то свыше надоест наблюдать за этой игрой, Деймон. И, возможно, тогда придется очень дорого заплатить.

— Если ты хочешь наказания для меня… — Деймон усмехнулся. — Я любил однажды. Не знаю, насколько сильно я способен полюбить… Наверное, ты права: у меня действительно черное сердце. Но я любил так, как умел. Так, как представлял себе это чувство, пусть и очень смутно. Так же, как и ты, я мечтал о семье. Я верил в это дурацкое наивное «долго и счастливо», которое придумали добрые сказочники для детей. И этого человека я не увижу больше никогда. Я уже наказан, Ребекка, — хрипло произнес он, в последний раз взглянув в глаза сестре.

С этими словами он забрал свой мобильный телефон и вышел из комнаты. Ребекка слышала каждый его шаг, который отдавался внутри мощнейшим ударом.

По щекам покатились соленые горячие слезы.

Тянувшиеся секунды казались вечностью. Кэролайн смотрела на Стефана сквозь пелену слез, застилавших глаза, и ей казалось, что все, что происходило сейчас, было не здесь и не с ней.

Она обрела свое счастье и не верила, что кому-то под силу будет его забрать у нее, но все закончилось в одно мгновение — так быстро обычно темнеет небо в летний день перед сильной грозой. Все, чем она жила, во что верила, о чем мечтала, оказалось разрушено так легко, словно песочный замок на пляже. Еще совсем недавно она лишь робко задумывалась о том, чем заслужила этот мир, который подарила ей встреча со Стефаном, но готова была всю жизнь благодарить Бога за то, что он дал ей ее. Сейчас же от невыносимой боли и неверия, которые были словно раскаленное железо, которое приложили на сердце, хотелось кричать. В голове набатом бил вопрос: за что? Но ответ на него она вряд ли когда-нибудь получит.

Стефан смотрел Кэролайн в глаза, и в ее взгляде читалась лишь немая просьба: пожалуйста, не надо больнее. И сейчас больше, чем кого бы то ни было на этом свете, он ненавидел себя за то, что боясь когда-нибудь причинить ей боль, сейчас он причинял ей самую сильную.

— Кэролайн… — слабо прошептал он, но сейчас она его будто бы не слышала.

— Стеф, какая месть?.. — захлебываясь слезами, спрашивала Кэролайн. — Они погибли, Стефан… Даже если они виновны…

— Кэролайн, я не смогу объяснить это. Это сильнее меня, — обессиленно прошептал Стефан, опустив взгляд, словно бы признавая свое поражение.

Гнетущая тишина мгновенно лишала воздуха, но что сказать друг другу еще, они не знали. Сейчас Кэролайн готова была упасть перед Стефаном на колени, умоляя его признаться в том, что он лжет… А он готов был целовать ее руки, умоляя простить.

На что он надеялся до этого момента? Стефан не мог сказать и сам. Просто в душе еще теплился слабый, едва живой огонек даже не надежды — чего-то, имевшего силу, гораздо меньшую, — который все еще горел лишь от робкой мысли о том, что, быть может, все случится по-другому.

Жалел ли он сейчас о том, тогда, четырнадцать лет назад, дал клятву отомстить? Он лишь знал, что по-другому не сможет.