В объятиях дождя

Она сжала руки в кулаки, так что суставы побелели, а ноги охватила дрожь. Все же, внимательно наблюдая, как человек ведет машину – медленно и уверенно, – она стала успокаиваться: да и выражение грязного лица у этого человека доброе. В кабине темно. Маленький сын тесно прижался к ее груди: он тоже напуган и дышит коротко и хрипло. Мужчина свернул с хайвея и проехал через длинный кирпичный проход, уже несколько обветшавший, мимо башни, наклонившейся вперед и увитой диким виноградом. Женщине почудилось, что она все это уже когда-то видела, но сейчас ничему не доверяла, и особенно – прошлому. Дождь хлестал все сильнее. Мужчина, наклонившись вперед, ехал теперь совсем медленно, изо всех сил напрягая зрение, чтобы видеть дорогу. Женщина теснее прижала к себе сына и потрогала дверцу – убедиться, что она не заперта: может, им удастся выпрыгнуть, если понадобится. Мужчина сделал большой круг около неосвещенного дома, и снова всколыхнулись воспоминания. Теперь женщина не отрывала взгляда от мужчины, его рук, их движения, наблюдала, задерживаясь взглядом на плечах, прислушиваясь к его размеренному дыханию. Кто он? Местный фермер? Некто, кого нанял ее бывший муж? Добрый самаритянин? Он поймал ее взгляд в зеркале, и на секунду их глаза встретились. И опять ей почудилось нечто знакомое, однако женщина отвела глаза в сторону. Уж слишком многие ее обманывали – и она дотронулась до опухшего глаза, – поэтому она обещает самой себе, что больше никто ни ее, ни ее сына не обманет.

* * *

Я с трудом одолевал три мили до Уэверли Холл. Дождь припустил что есть силы, и приходилось наклоняться вперед, чтобы разглядеть хотя бы обочины дороги. Подъехав к домику мисс Эллы, я поднес мальчика к порогу, передал на руки матери, а затем вернулся за сумками и велосипедом. Ветер и дождь просто безумствовали, изо всех сил барабаня по цинковой крыше. Я отпер дверь, и мы вступили в единственную здешнюю комнату, в которой, однако, тоже был слышен этот оглушительный стук. Женщина внесла сына и положила его на кушетку. Лицо ее по-прежнему скрывалось в тени, полузакрытое бейсболкой и капюшоном. Я поискал полотенце и свечи. Найдя и то и другое, вручил ей свечу и зажег вторую. Поставив ее на стол, я впервые за все время хорошенько вгляделся в лицо незнакомки. Я смотрел на нее, должно быть, целую минуту и понял, что не ошибся! Прошлое нахлынуло, ударив в грудь, так что я отступил назад:

– Кэти?

Она хотела было натянуть капюшон еще ниже, но, увидев мой взгляд, подняла свечу и поднесла к моему лицу, словно хотела прочитать некие иероглифы на древней, потемневшей стене. Она увидела морщины у глаз, пятна грязи на лице, мокрые волосы и трехдневную щетину. И где-то, на каком-то витке памяти, она прозрела:

– Такер? – глаза у нее стали огромными, она задышала быстро и прерывисто.

Свет свечи плясал на наших мокрых лицах, мертвая тишина легла на плечи, от нее зазвенело в ушах. Женщина подошла ближе и вгляделась еще внимательнее:

– Прости меня, Такер! Я ведь не знала…

Она вздрогнула, но уже от нахлынувшего облегчения, вся обмякла и склонилась над сыном, глубоко вздохнув:

– О, Такер!

В этом вздохе мне послышались биение сердца той девушки, которую я раньше знал и любил. И смятение взрослой женщины тоже.

Глава 8

Был последний день лета. Нам с Мэттом исполнилось уже девять, а Кэти восемь лет, но когда друзей мало, то возраст, положение в обществе и пол мало что значат.

Мисс Элла разбудила нас на рассвете, разложила на кровати нашу одежду и спустилась в кухню, откуда уже доносился запах блинчиков и поджаренного бекона. Кэти спала на верхней койке, мы с Мэттом делили нижнюю кровать, и всю ночь он то и дело пинал меня в лицо, поскольку спал всегда очень беспокойно. Часто просыпаясь, он сбрасывал на пол простыни, толкался, вертелся, голова его оказывалась там, где положено быть ногам. А самое скверное – он скрипел во сне зубами, так что в них потом появились дупла, и пришлось их пломбировать и ставить коронки.

Мои ковбойская шляпа и ремень с двумя кобурами висели на кровати, а под ней стояли сапоги, но так как было еще лето, я носил ботинки, а иногда мисс Элла позволяла мне вообще не обуваться. Я ткнул Мэтта ногой под дых, и он застонал. Среди них двоих я один был жаворонком и остался им навсегда. Мэтт сполз с кровати, зевнул, нацепил свой меч и надел на глаз черную пиратскую повязку. Кэти спустилась со своей койки по лестничке и надела сверкающие крылья и корону из фольги, с которой не расставалась все лето. Ближайшая наша соседка Кэти жила всего в миле от нас и регулярно оставалась ночевать в Уэверли Холл.

– Мэтт, – сказал я, надевая кожаный ремень, – тебе не надо есть на ночь сырные шарики.

– Ага! – подтвердила Кэти, поправляя корону. – Больше никаких сырных шариков, фу! – и она зажала нос пальцами.

– А что такое? – Мэтт потер глаза пальцами, делая вид, словно не догадывается, о чем идет речь.