В одно мгновение

В последнее время очень многие разговоры начинаются со слов «Натали говорит». Новость об аварии утратила новизну, и свежеобретенная популярность Натали развеялась как дым. Характер у Натали противнее некуда, так что теперь она быстро катится обратно к подножию общественной лестницы. Пытаясь хоть как-то удержаться наверху, Натали все чаще болтает о событиях того дня и все сильнее искажает факты.

– Извините, – говорит Мо, встает и шагает через школьный двор прямиком к столу, за которым вечно сидят самые популярные ученики нашей школы.

На самом краю скамейки примостилась Натали, рядом с ней ее новый парень Райан, первостатейный говнюк, чье величайшее достижение в американском футболе заключается в том, что количество матчей, которые он доигрывает до конца, значительно меньше количества игр, с которых его удалили за неспортивное поведение.

– Хорошо выглядишь, Мо, – бросает Райан, щуря глаза, и оценивающе оглядывает ее с ног до головы.

Мо не обращает на него внимания:

– Натали, можно с тобой поговорить?

– Я ем, – отвечает Натали, возя по тарелке салат.

Райан толкает ее бедром, и Натали валится со скамейки прямо на цементный пол.

– Детка, Мо хочет с тобой поговорить, – давясь от хохота, говорит он. – Не забудь обсудить тройничок, который ты мне обещала.

Натали встает, притворяясь, что не чувствует себя униженной.

– Чего ты хочешь? – клокочет она, когда они с Мо заворачивают за угол, туда, где их уже не видно от столиков.

– Почему ты встречаешься с этим парнем? – спрашивает Мо.

Натали раздувает ноздри.

– Чего ты хочешь? – повторяет она.

Мо набирает в легкие побольше воздуха, а затем удивительно спокойным голосом говорит:

– Я хочу, чтобы ты перестала рассказывать об аварии.

– Я могу рассказывать обо всем, о чем захочу.

Мо внимательно смотрит на нее, приподняв брови и не говоря ни слова, как будто пытается в чем-то разобраться.

– Ты только это хотела сказать? – нетерпеливо спрашивает Натали.

На первый взгляд кажется, что происшедшее никак не повлияло на Натали: словно ее отрешенность во время аварии и до самого прибытия вертолетов спасала ее от необходимости хоть как-то реагировать на то, что с нами случилось. Я одна вижу разницу. Теперь она постоянно нервничает из-за любого пустяка, и, кажется, у нее развился невроз. Вернувшись домой, она раз по пять проверяет, заперла ли входную дверь, и только потом поднимается к себе. Она идет лишние три квартала, чтобы перейти дорогу по переходу со светофором. Она втайне от всех набивает едой школьный рюкзак, шкафчик и ночной столик у кровати. Она так и не получила «мини-купер», который ей обещали родители, потому что придумала с десяток отговорок, чтобы не сдавать экзамен по вождению.

Больше всего меня изумляет ее одержимость моей смертью. У нее в шкафу стоит обувная коробка, битком набитая газетными вырезками об аварии, всевозможными статьями о том, почему люди погибают в автокатастрофах, и о том, как не получить травму. Помимо всего этого жутковатого чтива в коробке лежит колода карт, которыми мы играли в «Верю – не верю» по пути в горы, и несколько фотографий разных лет, на которых сняты мы с ней. Она часто рассматривает эти фотографии, и, глядя на нее, я чувствую, как у меня рвется сердце. На каждом из этих снимков она улыбается широкой, немного отчаянной улыбкой, а я стою рядом, едва вымучив жалкую гримаску, и мне противно от того, как жестоко я с ней обходилась. Только теперь я понимаю, что она действительно хотела стать моей подругой.

Они долго стоят молча, и наконец Мо говорит:

– Не понимаю. Зачем постоянно об этом вспоминать? Это ведь ужасно. Разве тебе не хочется обо всем забыть?

Натали наклоняет голову вбок, словно не совсем понимает, что Мо имеет в виду.

– И потом, ты так об этом рассказываешь, – продолжает Мо. – Ты все ставишь с ног на голову. Твоя версия событий и то, как все было на самом деле, – это две совершенно разные истории.

Натали все так же растерянно смотрит на нее, и я вдруг понимаю, что, возможно, для нее происшедшее действительно выглядит по-другому. Я думаю о том, как она возится со своими вырезками об аварии, как жадно перечитывает их снова и снова, словно пытается понять, словно рассчитывает постичь какую-то мудрость. Потом я вспоминаю, как она вела себя после аварии, как о ней заботились ее родители, представляю себе ее отрешенное лицо и понимаю, что, вполне возможно, она действительно ничего не помнит и только теперь пытается, как может, во всем разобраться.

– Ты и правда все запомнила именно так? – спрашивает Мо.

В ее тоне нет ни капельки злости, только искренность, словно ей на самом деле хочется узнать ответ. Натали внимательно смотрит на тротуар у себя под ногами, медленно мотает головой, пожимает плечами. – Если честно я вообще почти ничего не помню, – говорит она. – То есть нет. Я знаю, что случилось, знаю, что я там была, но все словно в тумане, словно это случилось с кем-то другим много-много лет назад. У тебя так же?