– Доброе утро, Джек. Выглядите получше. Мыться будем сейчас или в самом конце?
– Сейчас. Вы пока раздевайтесь, а я наберу воды в ванну. – Папа пытается встать.
Лиза игриво толкает его обратно на диван:
– Очень смешно. Думаете, вы первый со мной так шутите? – Она вытаскивает из сумки манжету аппарата, измеряющего давление.
– Я думаю, что я самый симпатичный из всех, кто с вами так шутил. – И папа улыбается Лизе своей самой широкой, сияющей улыбкой.
Он заигрывает с ней, и я веселюсь. Это совершенно нелепо, но в то же время уморительно смешно. Папа лежит на диване, его искореженная нога практически не дает ему двинуться, а он расточает чары, словно какой-то сэр Ланселот. Может, ему неловко, что о нем заботится молодая красивая женщина, а может, он делает это отчасти в пику маме, а может, просто пытается хоть чем-то разбавить свое тоскливое и бесконечно долгое восстановление. В любом случае выглядит он до ужаса комично.
Лиза хмурит свои аккуратные бровки, внимательно глядя на тонометр.
– Вообще-то так нечестно, – говорит папа.
– Что нечестно? – рассеянно спрашивает она.
– Измерять давление у мужчины после того, как вы его взволновали.
Лиза морщится, изображая, что ей противны подобные сальности, но при этом заливается румянцем, и я вдруг понимаю, что она, кажется, клюнула. «Да быть того не может! Мой папа вдвое тебя старше». – Вы здоровы как бык, – заключает Лиза и, снимая манжету, касается папиной руки чуть дольше, чем следовало бы.
– То есть теперь мне можно делать
Лиза хихикает:
– Боюсь, вам гипс будет мешать.
Я ухожу, прежде чем папа успевает ответить. Как странно видеть в нем не отца, а мужчину. Кажется, мне это совсем не понравилось.
58
Незадолго до полудня голод выгоняет Хлою из постели. Когда она выходит из кухни, держа в одной руке тарелку, на которой лежит бутерброд с арахисовым маслом и вареньем, а в другой – банку колы, папа щелкает пультом и выключает телевизор.
– Хлоя! – зовет он. – Можешь со мной посидеть?
Она разворачивается, садится на диванчик напротив папы, пристраивает тарелку с бутербродом на коленке. Папа подтягивается повыше и теперь скорее сидит, чем лежит на своем диване. Он смотрит на Хлою, отводит глаза, упирается взглядом в стоящий между ними столик, словно что-то решая или пытаясь что-то понять.
– Я знаю, что ты не хочешь это обсуждать, – в конце концов выдает он.
Хлоя перестает жевать. Она очень ясно дала понять, что не хочет это обсуждать.
– Просто… мне не нужно знать, что именно там случилось, но… – Папа останавливается, не зная, что делать дальше.
– Ты хочешь спросить, почему я пошла за ним, – подсказывает Хлоя.
Папа так и смотрит в стол. Он не может взглянуть на Хлою, ему не дает это сделать острая боль из-за принятого ею решения. Хлоя изучает тарелку, стоящую у нее на коленке, вздыхает и, так же не поднимая глаз, говорит:
– Я не могла отпустить его одного. Я знала, что ты прав, а еще знала, что Вэнс
Хлоя переводит взгляд на полку над камином, где стоит свадебная фотография родителей, пристально смотрит на молодое мамино лицо. Хлоя словно источает душевную боль, и я вдруг понимаю, почему она так злится. Она думает, что мама ее не любит и потому не пошла за ней.
– Я любила… люблю его, – говорит Хлоя.
Папа резко поднимает голову: мысль о том, что Хлоя все еще любит Вэнса, особенно после всего, что он видел в субботу, приводит его в ужас.
Хлоя ничего не замечает. Она еще ниже опустила голову, по щекам у нее текут слезы.
– А теперь он меня бросил. – Она вся дрожит от рыданий.
– Вот именно, – язвительно отвечает папа. – Он тебя бросил.
Хлоя поднимает лицо, смотрит на него сквозь слезы:
– Не там. Там он оставил меня, потому что так было нужно.
– Но ты сама сказала, что он тебя бросил.
– После! – кричит она. – Он бросил меня после. Он не отвечал на мои звонки. Не навестил меня…
– Детка, – говорит папа, – ему самому сейчас…
– Сейчас что?! – вопит Хлоя. – Я пошла с ним. Пошла за ним. Я бросила тебя, маму, Оза, а теперь он просто вышвырнул меня из своей жизни, как будто меня никогда и не было, как будто я ничто, как будто я ничего для него не значу.
– Хлоя…
– И слушать не хочу, – отрезает она, вскакивает и вихрем несется к лестнице. У первой ступеньки она оборачивается.
– Это, – говорит она и поднимает перед собой руку, на которой не хватает половинки мизинца, – полная ерунда. Я готова отдать все свои двадцать пальцев за того, кого люблю. Это ужасно – когда ты любишь кого-то так сильно, а потом узнаешь, что он тебя не любит.
Она взбегает по лестнице, а папа потерянно смотрит ей вслед: уже не в первый раз в истории его отношений с дочерьми он не понимает, как поступить.
59