В одном лице

Я не мог этого знать, но за кулисами был такой же беспорядок, как и в зале. Супруги-американцы, которых я посчитал кандидатами на развод, уже ушли; оба были безутешны. Теперь я видел и других американцев, явно расстроенных. Неожиданно я заметил пустые места. Бедняжка Эсмеральда. Это был ее дебют, но полного зала у нее не будет. (Когда Кеннеди умер, в Далласе был час дня — восемь вечера в Вене.)

Когда занавес просто не поднялся, я начал беспокоиться за Эсмеральду. Может, у нее приступ страха перед сценой? Может, она потеряла голос? Может, Герда Мюле передумала брать выходной? (В программке был вкладыш, объявляющий, что Эсмеральда Солер исполняет роль леди Макбет в пятницу, 22 ноября 1963 года. Я уже решил, что закажу для него рамку; я хотел вручить его Эсмеральде на Рождество.) Все больше американцев раздражали меня своим бормотанием — и все больше уходили, некоторые в слезах. Я решил, что американцы — бескультурные, социально неприспособленные кретины — или просто жалкие обыватели!

Наконец занавес поднялся, и появились ведьмы. Когда на сцену вышли Макбет и Банко (я знал, что последнему вскоре предстоит стать призраком), я подумал, что Макбет староват и жирноват для мужа Эсмеральды — даже для оперы.

Можете себе представить мое изумление, когда в следующей сцене первого акта «Vieni, t’affretta!» запела не Эсмеральда. И не Эсмеральда призывала слуг ада содействовать ей («Or tutti sorgete»). На сцене были Герда Мюле и ее полип. Могу себе представить, как обалдели мои англоговорящие клиенты из «Цуфаль» — включая десятерых гинекологов и акушеров. Вероятно, они думали: «Как это дородное сопрано может быть девушкой нашего молодого и симпатичного официанта?».

Когда леди Макбет мазала кровью спящих стражников, я начал воображать, что Эсмеральду убили за сценой — или с ней произошло еще что-нибудь ужасное.

К концу второго акта рыдала чуть ли не половина зала. Я не мог понять, что их так растрогало — то ли весть об убийстве Банко, то ли его призрак, сидящий за обеденным столом? К тому моменту, как Макбет во второй раз увидел призрак Банко ближе к концу второго акта, я был, наверное, единственным человеком в Венской опере, который не знал, что президент Кеннеди убит. И только в антракте я выяснил, что произошло.

После антракта я остался, чтобы еще раз увидеть ведьм — и того жуткого окровавленного младенца, который говорит Макбету, что «никто из тех, кто женщиной рожден», не способен повредить ему. Я остался до середины четвертого акта, потому что хотел увидеть, как леди Макбет ходит во сне — как Герда Мюле и ее полип поют «Una macchia» (арию о крови, которая до сих пор пятнает руки леди Макбет). Может, я думал, что Эсмеральда выйдет в зал и присоединится ко мне и другим студентам, как обычно, стоящим в конце зала Штаатсопер — но к концу четвертого акта в зале было столько свободных мест, что большинство студентов смогли сесть.

Я не знал, что за кулисами беззвучно вещал телевизор, и Эсмеральда была прикована к экрану; позднее она сказала, что ей не нужен был звук, чтобы понять, что случилось с Джей-Эф-Кеем.

Я не стал ждать конца четвертого и последнего акта. Мне не нужно было видеть, как «Бирнамский лес пошел на Дунсинан», или слышать, как Макдуф сообщает Макбету подробности своего появления на свет. Я побежал по многолюдной Кернтнерштрассе к Вайбурггассе, минуя людей, по лицам которых текли слезы, — и большинство из них не были американцами.

В «Цуфаль» все повара и официанты уставились в маленький черно-белый телевизор на кухне. Я увидел тот же беззвучный обзор событий в Далласе, который, вероятно, смотрела и Эсмеральда.

— Ты пришел раньше, а не позже, — заметил Карл. — Твоя девушка облажалась?

— Она не выступала — пела Герда Мюле, — сообщил ему я.

— Blöde kuh! — воскликнул Карл. — Тупая корова!

(Венские любители оперы, которым до смерти надоела Герда Мюле, начали именовать ее тупой коровой задолго до того, как Эсмеральда назвала ее полипом.)

— Наверное, Эсмеральда слишком расстроилась, чтобы выступать, — скорее всего, разрыдалась за кулисами, — сказал я Карлу. — Она была фанаткой Кеннеди.

— Значит, она все-таки облажалась, — сказал Карл. — Не завидую — тебе теперь жить с последствиями.

Карл предупредил меня, что у нас уже появилась горстка англоговорящих клиентов — очевидно, из числа тех, кто не ходил в оперу.

— И еще новые акушеры и гинекологи, — презрительно заметил Карл. (Он считал, что в мире и так слишком много детей. «Перенаселение — проблема номер один», — не уставал повторять Карл.) — И еще за одним столиком голубые, — сообщил мне Карл. — Только что пришли и уже надрались. Эти точно гомики — вы ведь так их называете?

— Да, и так тоже называем, — сказал я одноглазому метрдотелю.

Гинекологический стол определить было нетрудно — за ним сидело двенадцать человек, восемь мужчин и четыре женщины, все врачи. Поскольку президент Кеннеди был только что убит, я решил, что рассказ о сцене с кесаревым сечением в «Макбете» будет не лучшим началом разговора.