В одну реку дважды

Машина въехала во двор. Кругом было тихо, но я знала, что незримое око камер смотрит на нас. Вообще-то неприятно, но таковы уж реалии красивой жизни.

– Держи торт, я дверь открою.

– Слушай, у меня же не тридцать три руки, – запыхтела я, пытаясь одновременно удержать и торт, и букет.

– Дай сюда, – отобрал он торт и веник, – сейчас все уронишь, прости господи.

Я засмеялась, глядя на эту картину: засунув букет под мышку, он пытался открыть дверь и при этом не уронить торт.

– Дай сюда, – взяла я у него коробку, – сейчас все уронишь, прости господи.

Смеясь, мы ввалились в дом, тут же застыв на месте от панорамы, раскинувшейся перед нами.

Полуголая Вилька с визгами носилась по холлу, перепрыгивая через диван и кресла, а за ней, с громкими индейскими воплями, махая как копьем, метелкой для пыли, носился Ромашка, тоже в одном полотенчике на бедрах.

Я открыла рот и привалилась к стене, выкатив глаза. Краснов застыл с букетом наперевес. Тут сладкая парочка соизволила нас заметить. Вилька охнула и затормозила, как вкопанная, сзади на нее налетел обалдевший Ромашка. «Папа!» – растерянно гаркнул он, почему-то басом. Вилька взвизгнула и умчалась вверх по лестнице, по пути зацепив Ромкино полотенце. Тот выкатил глаза и судорожно закрылся метелкой.

– В индейцев играем, сынку? – спокойно спросил Краснов. – Ну-ну. – И сунул цветы ему в руки.

Ромашка моргнул глазами, заалел веснушками и улепетнул прочь, прикрываясь букетом.

– Торт давай, – Краснов попытался вытащить из моих рук коробку: я так вцепилась в веревку, что ему пришлось разогнуть мне пальцы.

– Ой, мамочки, – наконец, смогла произнести я, шумно вздохнув и вдруг начала оседать, падая от беззвучного хохота.

Краснов подхватил меня одной рукой, другой поставил торт на тумбочку и громко крикнул:

– Детишки, большой белый вождь, со своей скво, покидает вигвам!

Потом схватил меня в охапку, вытащил за дверь и усадил в машину. Идти я, решительно, не могла, сгибаясь от приступов смеха. И еще долго вздрагивала, закрыв лицо руками. Наконец я раздвинула пальцы и глянула не него в щелочку.

– Просмеялась? – сурово спросил он и, вдруг, тоже засмеялся: – Сукин сын, – проворчал он, – ну весь в меня!

– Вот уж точно, – вздохнула я, но тут же испуганно замахала рукой, увидев его угрожающе сдвинутые брови: – Ты что, это я так – гипотетически.

– Смотри у меня, – погрозил он, – а не то я этому Чингачгуку оторву что-нибудь.

«Чудны дела твои, господи», – вспомнила я бабушкину присказку.

– И куда мы теперь?

– Да найдем место, не переживай.

– В отель я с тобой не поеду, так и знай. Я девушка с принципами, знаешь ли, – возмутилась я.

– Понятно, – покосился он, – ко всем прочим недостаткам, у тебя еще и принципы имеются…

– Разве это плохо? – спросила я.

– Отлично, – подмигнул он.

– А торт наш где? – вспомнила я.

– Сейчас другой купим. Пусть детишки лопают, им калории нужнее, – засмеялся он.

***

– Это твоя квартира? – нахмурилась я, переступая порог.

– Моя, – ответил он, пытаясь снять с меня шубу. – Проходи.

Я обернулась:

– Как-то это аморально. Не находишь?

– А на даче было бы морально? – довольно таки искренне удивился Краснов.

– Ты говорил, что она там не живет.

– Она и здесь не живет и не жила никогда. У нее другая квартира.

– Ты неисправим, Краснов, – я огляделась вокруг. Могу представить сколько таких, как я тут перебывало. Но вслух ничего не сказала. Он же все равно не поймет моих душевных терзаний.

Потом мы пили чай. От нервов я схомячила два куска торта и задумчиво ковыряла третий. Краснов торт есть отказался, а вот коньяк себе налил и теперь крутил бокал в руках, изредка делая мелкие глоточки. Я тоже немного отхлебнула, но злоупотребить напитком не решилась, желая сохранить ясность восприятия действительности.

– Сосед твой, кстати, оклемался, скоро выпишут, – сообщил Краснов.

– О! – обрадовалась я. – Он же меня предупредить хотел – сроду ведь Матильдой не называл, если б я сразу сообразила…

– А чего, говоришь, этот мужик хотел-то? – спросил Краснов. – Ошейник?

– Ну да. И даже, наверное, не сколько его, сколько понять, кто их так подставил. Ведь тот, который кота вез, его родственник какой-то, а у них же, наверное, эта, как ее, кровная месть. А потом он кота позвал, Мирчан, вроде, тот и вылез из-под дивана. А этот на него посмотрел и говорит: «Для выставок уже не годится, ухо порвано» Может, поэтому и поверил, что я его раненного подобрала на улице.  Я не знаю. Но то, что меня грохнуть должны были это факт, но почему-то не грохнули… – я пожала плечами.

Краснов жестко усмехнулся краем рта, и так посмотрел… Я вспомнила Ромашку. «Краснов энд сан» – подумала я. Как же я раньше не замечала? У них же повадки один в один. Жесты, манера говорить, словечки эти… А глаза? Действительно, это слепой надо быть, чтобы не догадаться.  Да уж, вот она проблема поколений – папе с сыночком на одной территории с девушками неудобно тусоваться. Вот они и мигрируют туда-сюда, с дачи на квартиру и обратно. Схема, видно, налажена… Эх! Как-то я себя не комфортно чувствую, прямо какой-то мадам Батерфляй…