Кроме отдельных подразделений боевого обеспечения дивизии в первом эшелоне совершали марш 696-й стрелковый полк и один батальон 691-го артполка. Дождь и снег. Дорога скользкая, будто всю ее натерли мылом. Еле-еле ползем. Дистанции между машинами и между колоннами подразделений не соблюдаются. Остановишь, подтянешь отставших, но через километр пути движение расстраивается опять. У большинства водителей — очень малый опыт шоферской работы. А тут еще и машины иностранной марки…
Нечего и говорить, что график марша, составленный в Туапсе, остался графиком на бумаге. Темп движения оказался настолько низким, что лошади, которых мы пустили своим ходом, прибыли в Кабардинку всего часов на пятнадцать позже, чем первый эшелон автомобилей.
696-й стрелковый полк, один батальон 691-го стрелкового полка ˂…˃ дивизион 966-го артполка и подразделения боевого обеспечения полностью разгрузились в Кабардинку около 16 часов 22 января 1943 года, а в 17 часов ˂…˃ минут я уже получил от командующего 47-й армией генерал-лейтенанта Ф. В. Камкова боевое распоряжение, согласно которому должен был, не ожидая полного сосредоточения дивизии, в ночь на 23 января походным порядком выступить с прибывшими силами по маршруту перевал Кабардинский, Шапшугская и к 16 часам сосредоточиться в районе два километра южнее этого населенного пункта. 383-й стрелковой дивизии этим же боевым распоряжением предписывалось иметь: 3 сутодачи продовольствия на руках, 2 сутодачи — в обозе и 1 боекомплект снарядов, мин, гранат и патронов.[23]
Перед нашим выступлением приехал командарм. Он очень торопил нас и сам куда-то торопился, так что разузнать, какая задала предстоит нам после этого марша, мне не удалось.
— Будем наступать, — сказал Камков. — А конкретную задачу получите в Шапшугской. Давайте-ка поспешите…
Этот 25-километровый переход памятен, по-видимому, всем его участникам. Снова дождь со снегом. В лицо — неистовый ветер, сбивающий с ног. Страшная грязь, дорога разбита. Обгоняю одну из ротных колонн 696-го полка. Из чавкающей, свистящей темноты доносится задиристая песня:
— Синицын! — доносится из головы колонны. В командирском окрике — отчетливо различимое недовольство. Песенник тут же умолкает. — Рядовой Синицын!
— Я!
— У тебя что, других песен нет!
— Дык я по обстановке, товарищ лейтенант!..
На минуту все голоса умолкают. Но невидимому в ночи Синицыну такое молчание невмоготу, и он заводит:
И тут подхватывает какой-то подголосок:
По колонне прокатывается хохоток.
Наши люди способны выдержать любые лишения. Лошади не выдерживают. Они падают, обессиленные, и ничем невозможно поднять их. Облегчают поклажу. С повозок, из вьюков берут патронные ящики, снаряды, взваливают себе на плечи. К орудиям привязывают бурлацкие лямки и сами впрягаются в них — бойцы, командиры. Полтора километра в час — но все вперед и вверх…
Кабардинский перевал встретил нас гневливо. Злая метель бьет в глаза снежными зарядами. Хотя давно уже рассвело, дороги не видать. Да и нет ее, дороги! Приходится почти на ощупь пробиваться через глубокие сугробы. В ход пущены не только большие саперные лопаты, но и малые пехотные… Прошел один полк, потом батальон другого, с неимоверным трудом протащили артиллерийский дивизион. Путь наш покатился вниз. Вскоре вышли из-под пурги, ветер немного поутих, и шагать сразу стало повеселее.
В район Шапшугской мы прибыли лишь вечером 24 января. Я разыскал штаб 47-й армии. Но ни командарма, ни начальника штаба генерал-майора Я. С. Дашевского не было, и мне ничего не оставалось делать, как вернуться в 696-й стрелковый полк, который уже обживал назначенный район.
Выставив боевое охранение, приступили к постройке шалашей. Хотя все сильно устали, но дело это было привычное и управились быстро. К полуночи уже все отдыхали. Прилег и я. Но поспать удалось немного…
Тут, видимо, я вправе буду ввести читателя хотя бы накоротке в ту оперативную обстановку, которая сложилась на западных отрогах Северного Кавказа к началу 1943 года.