В оккупации. Дневник советского профессора

Размышляя об этом, я пришел к выводу о том, что материальное положение человека может определять его сознание только в том случае, если этот субъект имеет очень низкое духовное развитие. В противном случае интеллектуальные запросы имеют большее значение, нежели материальные. Если бы я заботился только о благосостоянии своей семьи, я был бы таким, как многие окружающие меня люди: я раболепствовал бы перед авторитетами, прославлял бы «гениального» Сталина, ежечасно благодарил бы мысленно советскую власть за то, что она обеспечила и семье, и мне кусок хлеба и известное количество земных благ. Но ведь человек живет не только своим желудком. Ведь он чувствует, он мыслит – в нем есть непреодолимая потребность свободно выражать свои чувства и мысли. А вот это-то и запрещено в СССР. Вернее, допускается выявление лишь строго стандартизированных чувств и марксистски рационализированных мыслей. Это равносильно тому, что жителям СССР запрещено мыслить и чувствовать, что, в свою очередь, равносильно духовному умерщвлению человека.

Сталин, по примеру великих угнетателей человечества, сделал все, чтобы лишить граждан СССР возможности думать, оставивши монополию мысли за собой. Остальным остается право как бараны ссылаться на слова «великого вождя» и комментировать мысли сего «гениального» человека. Для меня, как, впрочем, и для многих других, это слишком мало. Я не претендую на гениальность, но при всей скромности моих мыслительных способностей я испытываю потребность мыслить без вечных ссылок на марксистские авторитеты. Этой потребности я удовлетворить не могу, ибо, вопреки красивым словам, записанным в сталинской конституции, в СССР нет ни свободы слова, ни свободы печати. Если наш «великий вождь» пока не уничтожил свободы мысли, то только потому, что «сие от него не зависело».

В человеке есть непреодолимое стремление к истине. Именно этот категорический императив заставлял людей во все времена жертвовать самым драгоценным, что у них было, т. е. собственной жизнью и жизнью близких им людей во имя различных идеалов. В искании правды люди давали сжигать себя на кострах, распять на крестах, подвергались нечеловеческим мучениям, предпочитая пытки и смерть отказу от того, что они считали истиной. Это искание правды в большей или меньшей степени имеется в каждом человеке. Лишь умственно наиболее убогие почти не испытывают это стремление установить то, что они считают правдой. Этот порыв к истине проявляется уже в раннем детском возрасте. Попробуйте ребенку пяти лет сказать, что белый предмет является черным. Он обязательно будет спорить с вами и утверждать, что черное есть черное, осуществляя при этом основной принцип нашего мышления, выражающийся формулой: «То, что есть, есть».

Вот почему, когда в нашей стране люди на улицах дохли с голоду, а советские газеты, вопреки очевидности, писали, что никогда не было такой благодати, как в данное время, многие люди испытывали непреодолимую потребность восстанавливать истину и, несмотря на грозившую им опасность, говорили, что в СССР население погибает от голода. За это многих сослали в Сибирь, других (как меня, например) арестовали, мучили и заставляли отречься от своих слов. Но от этого ничего не изменилось, как не изменились взгляды Галилея после его отречения («Eppur si muove!»). Люди, сосланные в Сибирь, люди, отрекшиеся от своих слов, продолжают мысленно или гласно утверждать, что белое есть белое, а голод есть голод.

Вот эту простую истину великие угнетатели свободной мысли, какими являются большевики, никак понять не могут. Им кажется, что если силой заставить человека говорить, писать или печатать, что белое есть черное, то этим самым можно заставить данного человека уверовать в эту нелепость. Исходя из этой явно абсурдной установки, они заставляют ученых отречься от своих работ и заявить публично, что они считают ложным то, что в действительности данные люди считают истиной. Что же достигается подобными отречениями? – Ровно ничего. Ученые продолжают и после отречения считать, что они правы, и испытывают чувство обиды и бессильной злобы. Те же люди, которые присутствуют при подобных отречениях, конечно, не верят ни единому слову: как бы грешник ни бил себя в грудь и ни уверял всех присутствующих, совершенно ясно, что происходит гнусная комедия, омерзительное издевательство над личностью и что человек отрицает свои мнимые ошибки не потому, что он действительно убедился в неправильности своих взглядов, а потому, что его заставили проделать над собою подобное нравственное харакири. У всех после этого, а особенно, конечно, у пострадавшего, остается на душе тяжелое чувство, какое вызывает любая несправедливость. Если бы наши руководители были немного поумнее, они учли бы тот громадный вред, который приносят советской власти подобные истязания личности.