В окопах Сталинграда

— Знаю, знаю, Всеволод Андреевич. — Чекмень рассмеялся. — Кто же этого не знает? Но согласитесь сами: знание предмета и умение руководить — вещи все-таки различные. И если первого у Никольцева никто не отнимает — что есть, то есть, — то второе у него — ну скажем так — не всегда получается. Короче, товарищи, чтоб вас не задерживать, я просто задам вам один вопрос: имеем ли мы право взваливать на плечи одного, притом, мягко выражаясь, пожилого человека непосильное для него сейчас бремя и не правильнее ли будет от какой-то части этой нагрузки его освободить, переложив ее на более молодые плечи?

Николай подумал: «Что ж, как будто и верно. Вероятно, действительно трудно и тем и другим заниматься…»

— Вы кончили? — спросил Хохряков.

— Кончил.

Мизин, писавший протокол, спросил:

— А кто эти молодые плечи?

— Молодые плечи — это Супрун Александр Георгиевич. Хохряков знает, я его знакомил с ним.

Кто-то из членов бюро спросил, знает ли Чекмень лично этого самого Супруна. Чекмень ответил, что знает, вместе с ним воевал, что человек он толковый, энергичный, напористый. Потом задали еще несколько малозначащих вопросов. Чекмень ответил. Мизин старательно все записывал — он умудрился уже заполнить три тетрадные страницы и вопросительно оглянулся, не задаст ли еще кто-нибудь вопроса. Духанин оторвался от чистки своих брюк и спросил:

— А с Константином Николаевичем вы говорили об этом?

— О таких вещах обычно говорят, когда уже принято определенное решение.

— Значит, оно еще не принято?

— Насколько мне известно, решение принимает не декан, а директор. Это уж его прерогатива. Мне пока ничего не известно.

Духанин опять принялся за свои брюки.

— Ну что, будут еще вопросы? — спросил Хохряков. — Или все ясно?

Николай поднял руку. Хохряков кивнул головой.

— У меня к тебе два вопроса, Алексей Иванович, — сказал Николай, вставая. — Не можешь ли ты сказать, какие именно неточности и погрешности допускает Никольцев в своих планах и что ты имел в виду, когда говорил, что он там чего-то не улавливает в жизни?

— Совершенно верно, — кивнул головой Чекмень. — Не всегда может уловить потребности жизни.

— Это первый вопрос. И второй. Нормально ли, по-твоему, то, что до сегодняшнего дня об этом деле знает весь институт и не знает один только Никольцев?

— Что ж, могу ответить. — Чекмень встал. — На второй вопрос я ответил, по-моему, достаточно ясно, а на первый… Видишь ли, если говорить уж начистоту, то дело, конечно, не в этих погрешностях и неточностях. Дело в другом. — Он слегка поморщился, как это делают всегда, когда говорят о том, о чем говорить не хочется. — Я знаю, что мне сейчас скажут. Скажут, что студенты, мол, любят старика, что он пользуется у них авторитетом и что нельзя, мол, его обижать, пусть уж дотягивает до конца. Ведь ты об этом думал, Митясов?

Николай кивнул головой.

— Так вот что я могу ответить на это, — продолжал Чекмень. — Авторитет и любовь — вещи, бесспорно, хорошие, но, давайте говорить прямо, важно еще и другое. Важно, какими путями этой любви и авторитета добиваются. Мы с вами, товарищи, не в игрушки сейчас играем. Мы заняты работой. И нелегкой работой. Не за горами конец года. Через каких-нибудь два месяца, даже меньше, — экзаменационная сессия. Одним словом, работы по горло, успевай только. И особенно тебе, Митясов, это должно быть понятно. Последнюю работу по химии еле-еле на тройку вытянул. Да и с основами марксизма могло быть получше.

Николай отвел глаза. Чекмень выдержал паузу, потом продолжал:

— Одним словом, на всякого рода развлечения и шуточки у нас времени не хватает. Надо нажимать, нажимать вовсю. И вот это-то, к сожалению, не всегда доходит до сознания нашего уважаемого Константина Николаевича. Старик стал болтлив. К сожалению, это так. Говорят, болтливость — удел всех стариков. Возможно. Но когда она начинает переходить определенные границы, это, знаете ли, уже… — Чекмень развел руками, будто не находя подходящего слова. — Ну, скажите мне сами, к чему эти бесконечные паломничества к нему на квартиру? Сейчас, когда так дорога каждая минута. К чему все это? — Чекмень недоумевающе пожал плечами. — Старик ищет популярности у студентов. Ставит направо и налево четверки и пятерки, либеральничает, затаскивает людей к себе, угощает чайком с печеньем. Засоряет головы студентов всякой ерундой. А на это у нас нет ни времени, ни охоты. Одним словом, товарищи, — Чекмень заговорил совсем серьезно, — при всем уважении к профессору Никольцеву мы вынуждены сейчас отказаться от его услуг как заведующего кафедрой. Как руководитель он сейчас не годится. Это ясно. Нужен сейчас человек более энергичный, волевой, напористый, скажем прямо — с перспективами на будущее. Мы не собираемся отстранять его совсем, какие-то часы консультаций у него останутся, но… — Чекмень опять развел руками. — Мне кажется, все достаточно понятно.

Он сел на свой стул и, как всякий человек, привыкший часто выступать, посмотрел на часы. Он говорил недолго — минут семь-восемь, не больше.