В окрестностях тайны

Порой ему казалось, что исход всей войны, и будущее родины, и даже, может быть, судьбы всего мира зависят от того, сумеют ли люди вовремя предостеречь себя от грозящей им опасности.

В ту же ночь у него родилась мысль: пробраться на «пятачок» по реке.

Что именно будет предпринято по ту сторону фронта, как и кому удастся предотвратить и направить развитие последующих событий, он представлял себе не совсем ясно. Но он отчетливо и твердо знал, что делом его комсомольской чести, его прямым и безусловным долгом является немедленно передать сведения, случайно попавшие в их руки, советскому командованию.

Все оказалось так просто! Их никто не заметил. Лодка попалась вполне подходящая. Они отвязали ее от кормы какой-то старой баржи. Тоне тоже хотелось отправиться с ним, это было видно по всему. Она, конечно, не трусиха, в этом он убедился. Вернулась же она за ним в школу тогда, в день смерти Майи Алексеевны. Но Тоня не может оставить отца одного.

Она долго стояла на берегу, когда он отплыл. Силуэт ее виднелся на фоне белесого неба. Где-то под скулой, у шеи, он еще ощущал ее прикосновение. Она немного задержала свои руки, подавая ему рюкзак, и это было почти как объятие.

Как-то она добралась домой? На тумбе при входе в парк уже несколько дней висит объявление немецкой комендатуры: «За появление на улице после восьми часов вечера виновные будут подвергаться расстрелу!»

Расстрел за выход на улицу! Ничего себе!

Смолинцев всмотрелся вперед. Река, казалось, застыла в ночной дремоте, и только по шелесту воды у ветел было заметно, что она струилась по прежнему вся целиком. Большая рыбина выплеснулась из воды, и мягкий звук этот растаял в сумраке, как и легкий круг на поверхности воды.

А рыбы живут себе и даже не знают, что война! — почему-то подумал Смолинцев почти с завистью.

Он плыл вниз по реке уже более двух часов, и то напряженное состояние, которое было у него вначале, постепенно улеглось. Он уже не ждал каждую секунду внезапного нападения и неожиданной опасности.

Но лес кончился, берег стал обрывистей, круче. Смолинцев старался вести лодку вплотную, прижимаясь к неровной глинистой стене, покрытой лунками стрижиных гнезд.

Тут чувствовался ветер, дувший поперек реки. Он вздымал черную, зубчатую рябь на воде, и вода с шумом плескалась о деревянный борт, заглушая все другие долетавшие к нему звуки ночи. Ощущение опасности снова усилилось, и он был рад, когда лодка снова вошла под тени ночного леса, придвинувшегося к самой воде.

Это ощущение острой опасности и одновременно покоя вокруг осталось потом надолго в воспоминаниях Смолинцева.

И опять, как тогда ночью с Тоней, в ожидании доктора, уведенного немцами, он смотрел на звезды в просветах между туч, и обманчивое чувство Какой-то внутренней связи с ними овладело им.

Справа уже начинались плавни. Знакомая «щучья заводь», где в неподвижной, заросшей кувшинками воде в обилии водятся караси и щуки.

— Стой! Брось оружие! — услышал он внезапно совсем близкий окрик.

В тот же миг лодка, ловко схваченная за борт багром, ткнулась в берег, и Смолинцев от неожиданного толчка чуть не слетел в реку.

Свои! — сразу мелькнуло в голове, и он обрадованно и торопливо, боясь, чтобы они не начали стрелять, не выслушав, не разобравшись, начал объяснять, что он свой, что он специально пробирается к «нашим», тем, что у Каменки на «пятачке».

Говоря все это, он уже рассмотрел в темноте стоящих перед ним бойцов в неуклюжих шинелях, один из которых держал лодку багром, а второй направил прямо в грудь ему свою длинную, как пика, винтовку с мерцающим стальным штыком.

— Выходи, — последовал грозный приказ.

Его обыскали без всякой церемонии.

— Кто такой?

— Ну, наш же я, советский, — что вы, не видите?

— Иди вперед. Если побежишь — застрелю.

Ему показали, куда надо идти.

— У меня рюкзак, — он оглянулся на лодку.

— Семенов, возьми рюкзак. Отведешь задержанного к старшине.

Но навстречу им из-за деревьев вышел еще кто-то. Это, должно быть, и был старшина.

— Что тут у вас? — недовольно спросил он.

— Вот задержала, — боец указал на Смолинцев а.

Пришлось опять повторять все сначала.

— А.в рюкзаке у тебя что?

Там оказалось несколько бутербродов в газете, сухари, коробка рыбных консервов «сом в томате».

— Ну, угощай, — что ли, — неожиданно сменил тон старшина. — Я вижу, ты свой парень.

Это были хорошие минуты впервые испытываемого Смолинцевым солдатского братства. Все вчетвером они сидели на плащ-палатке, разостланной под кустом, и ели то, что было у Смолинцева.

Бойцы, должно быть, порядочно проголодались. Это было видно по тому, как они глотали хлеб, почти не жуя, как тщательно вылизывали банку — из-под консервов и грызли сухари.

— Ты сам-то что же отстаешь?

— Ешьте, ешьте, я не хочу, я недавно ел, — уверял он, совершенно счастливый.

Какой-то внутренний голос подсказывал ему, что теперь все пойдет хорошо.

— Значит, не захотел с немцами жить, к своим подался? Как же узнал, что мы тут?

Смолинцев рассказал про доктора и потом уж о том, как он отстал от матери и, контуженный, оказался в госпитале.