В окрестностях тайны

— Помните, товарищ командир, немца, в госпитале у нас на перевязке был? Все тогда про него забыли…

— Не до него мне было. Кто же он оказался такой?

— У него были вот эти записки. Их доктор нашел. Мы решили, что их надо отдать нашему советскому командованию. Там они, знаете, что задумали?..

— Погоди-ка, погоди, — перебил его командир «пятачка», к чему-то настороженно прислушиваясь.

Снаружи донесся равномерный гул, глухой и в то же время тяжелый.

Командир вскинул голову. Темные в белых белках глаза его грозно сверкнули. Он нагнулся к маленькому зеленому ящику, стоящему у нар, и взял телефонную трубку.

— Наждак! Наждак! — позвал он. — Багрейчук у телефона!

В трубке послышался чей-то голос, но слов Смолинцеву не удалось разобрать.

— Сколько? — спросил командир. — Да нет, снарядов у тебя сколько? Всего девять? По девять на орудие? Так ты до меня не открывай огонь! Понял? Будем бить только прямой наводкой! Я сейчас!

Он положил трубку и выпрямился.

— Ну вот, этого я и ждал, — сказал он. — Пойдемте, товарищи! Поговорим после боя, а то, чего доброго, обойдет и отрежет!

Он небрежно засунул пакет за голенище.

По той же траншее все торопливо выбрались в поле.

Командир решительно шагал впереди не пригибаясь, придерживая рукой у ворота свою шинель. Смолинцев спешил за ним. Капитан и связной остались где-то сзади.

Глухой и казавшийся таким далеким рокот теперь придвинулся. Близкий выстрел внезапно распорол воздух. Это ударило ближнее орудие.

— Не стреляй! Что я сказал, мать вашу!.. — хрипло закричал командир и бегом устремился вперед.

— Кузьмиченко, кто разрешил? — с ходу набросился он на стоявшего у орудия худого, с перевязанной шеей бойца в ватнике.

— Так мы же прямой! Взгляните, товарищ командир, мы. ему гусеницу перебили!

Командир привстал на станине и посмотрел куда-то за бугор. Лицо его просияло неудержимой мальчишеской радостью.

— Ну, ладно, ладно, — счастливо и примирительно проговорил он и похлопал артиллериста по плечу. — Так и бей до последнего!

В это мгновение где-то совсем рядом раздался короткий ухающий шум, и позади на опушке, прошумев вершиной, рухнуло дерево.

— Ого! — насмешливо сказал командир, — метко берут!

Они пошли по траншее к другому орудию.

Подтянутый, аккуратный боец в каске, в начищенных до блеска сапогах, увидев командира, закричал:

— Смирно! — и, должно быть, хотел отдать рапорт, но Багрейчук предупреждающе махнул рукой.

— Ну что, Федюничев, на твою долю не досталось сегодня? — спросил он.

— Придут еще! — весело отозвался тот. — Снаряды вот только совсем на исходе, — добавил он озабоченно.

И тут Смолинцев, наконец, узнал его. Это был тот часовой, что привел в лазарет пленного немецкого лейтенанта.

Как странно, что они тут еще ничего не знают, не подозревают даже, что это был за немец!

— Товарищ командир, идут! — тревожно сказал один из бойцов, что стоял у самого бруствера.

Все прислушались.

Сплошной, все нарастающий гул, какой бывает от мчащегося по мосту товарного состава, приближался к ним.

— Приготовиться! — быстро оглядывая разместившихся у орудия солдат, крикнул командир «пятачка».

Отчаянное лукавство светилось теперь в его глазах, и только глубокая сосредоточенность лица выдавала напряжение воли.

Заряжающий осторожно, как младенца, поднес на руках снаряд и остановился с ним у казенной части орудия.

Никто не говорил ни слова.

Гул нарастал, напряжение становилось нестерпимым.

Смолинцев взглянул на командира. Он был бледен.

Прошло еще несколько мгновений. Гул придвинулся вплотную, как стена, и уже два-три снаряда, просвистев над траншеей, разорвались где-то у леса. Но орудия все еще молчали, и бойцы с нервным недоумением поглядывали на командира.

— Огонь! — крикнул он, наконец, и рубанул рукой.

И в тот же миг раздался выстрел. Пушка дернулась немного назад. Заряжающий отодвинул затвор, и сразу от гильзы, упавшей на землю, запахло пороховой гарью.

Теперь, когда пушки не молчат, а стреляют, сразу как бы отлегло от сердца, стало спокойнее.

Боец в каске, стоявший рядом со Смолинцевым, приподнялся над бруствером и стал смотреть в поле. На зарядном ящике лежала чья-то каска. Смолинцев надел ее и тоже выглянул из траншеи.

Вот они, танки! До них не более пятисот метров. Не выдержав огня, они разворачиваются, спешат уйти. Только один из них вертится на одном месте с перебитыми гусеницами.

— Снаряды кончились, товарищ командир! — убитым голосом доложил Федюничев. — Один всего Остался, и тот осколочный!

Оцепив зубы, командир думает секунду, другую, третью, затем со злобой швыряет фуражку на землю.

— Подбрось в ствол лопаты четыре песку: последним снарядом взорвем орудие, — приказывает он глухо и добавляет: — Сейчас они снова вернутся. Надо уходить в плавни. Так и скажите всем.

Но что это? Без команды, повинуясь какому-то порыву, бойцы один за другим выбираются из траншеи и с криками несутся к подбитому танку.

Кто-то метнул гранату.

Танк загорелся, и от него, как от жертвенника, поднялся в небо столб черного дыма, смешанного с огнем.

Поддаваясь общему порыву, Смолинцев тоже выскочил из укрытия и что есть мочи побежал вслед за другими.