В опале честный иудей

...У меня одна просьба к уважаемому профессору, просьба об одном посильном исключении, о «льготе», я осторожно, по возможности ненавязчиво, без какого-либо давления на него или злоупотребления «паролем» своего супруга, даже, пожалуй, чуть заискивающе говорю об уже имеющейся фронтовой инвалидности поэта, о немолодом возрасте - 68 лет, о сложном писательском труде. Ни слова - о «Бухенвальдском набате», о новой песне «Мир защити, молодежь», которая стала совсем недавно лауреатом конкурса песен в Берлине «За мир и прогресс». Только о болезни, об уже имеющемся износе травмированного организма. После этого, перечислив все, как мне кажется, главное, осмеливаюсь просить отдельную палату и право находиться с Соболевым в ней постоянно.

Меня окрыляет легкость, с какой профессор признает мою просьбу отнюдь не чрезмерной. Небольшие палаты в отделении есть, что касается второй части моей просьбы, то он, как главный врач, даже доволен: медперсонала младшего нет, средний - перегружен, и мое присутствие будет очень кстати... (Вещие слова. Но проф. А. не вкладывал в них тогда особого смысла. Так получилось. Случайное совпадение.)

Благодарю его. Благодарим оба.

«Погода» изменилась необъяснимо в тот день, когда мы прибыли в приемное отделение. Наивно полагая, что любезность главного врача, уважаемого мэтра, будет сопутствовать нам и в дальнейшем, в общении с сотрудниками больницы, мы были попросту огорошены словами зав. приемным отделением: «Сегодня свободных мест нет».

Вероятно, именно тогда и следовало насторожиться: слишком уж сильно отличалась встреча, оказанная в приемном отделении, от встречи с главным врачом. Но я боялась расстаться с засветившейся надеждой, не хотела выпускать из рук призрачную соломинку, за которую жадно уцепилась. Искать новое пристанище, опять метаться и мучиться в поисках подходящего места для операции - на это у меня тогда недостало мужества. В голове почти погребальным звоном отдавались слова: «Каждый день и час опасность кровотечения...»

Может быть, сразу надо было дать взятку? Кому? И помогло ли бы это, если Соболев находился «на мушке» у деловой дамы из Министерства здравоохранения? Дело осложнялось и тем, что для меня дать взятку - все равно, что плюнуть человеку в лицо. Глупо? Не спорю. Но есть барьеры, которые осилить не могу.

...Мы приехали в новый назначенный день. Хорошо, что я предусмотрительно попросила таксиста не уезжать. Не ошиблась. Он и привез нас обратно, домой. Вспоминая ласковый прием, оказанный нам проф. А., я ничего не могла понять. Не понимаю и теперь, тем более что отказ во второй раз мог быть сделан без злого умысла: подходящей палаты могло и не быть.

Попав в больницу только с третьего захода, только тогда поняла, что весь путь, от порога приемного отделения до палаты, надо было выстелить кредитками, но в таких размерах, коими мы просто не располагали.

А пока, получив отказ во второй раз, я, к великому своему нежеланию, задумалась. Задумалась после того, как, позвонив по телефону профессору несколько раз, перестала заставать его на месте,., Повторился набор причин отсутствия, подобный тому, что слышала в НИИ проктологии. Конечно, это могло быть случайностью, неблагоприятным стечением обстоятельств. Но... на меня начала слегка «рычать» его секретарша. Усилием воли, вероятно от страха и отчаяния, я заставила себя поверить, что виновата самодурка-секретарша, все они - таковы. Правда, знала: все, если таков «их патрон». Однако это никак не вязалось с тем профессором А., что встретил нас в первый раз...

Пришлось подумать и о том, что странности приемного отделения как действия самостоятельные, от главного врача не зависящие, исключались начисто. В условиях вертикального подчинения главный врач больницы был богом местного масштаба. Кто посмел бы его ослушаться?! Оставалось одно объяснение происходящего: отношение Самого к Ал. Соболеву изменилось, изменилось до того, что он, приходится думать, задался целью взять нас измором: получив отказ раз, потом другой - это уже открытое неуважение, - мы не захотим, скорее всего, воспользоваться услугами его больницы.