В опале честный иудей

Однако на пути реабилитации медиков меня ожидало поразительное для той обстановки открытие: оказалось, они умели широко, дружески улыбаться, даже громко смеяться и охотно беседовать. Правда, эти славные проявления человеческого характера ко мне или к Александру Владимировичу никоим образом не относились. Все это щедро расточалось перед больным, что находился в палате за стеной, в палате, путь в которую лежал из общего холла. Обстановку прояснил наш словоохотливый сосед по палате: «Ему, - он указал на стенку слева, - это обошлось, говорит, в пять тысяч. Он режиссер, из Грузии. А у грузин, известно, денег -тьма! Они всех здесь купили, всем, кому по сотне, кому по две рассовали, всем сестрам... а врачам!.. Еще больше! Видали плитку на столе? А шкафы? Посуда, крупы, овощи - все их. Раньше перед нашими дверьми был сестринский пост. А как он приехал - пост убрали... Его сестра живет с ним в палате постоянно... Ей койку поставили... Она ему сама готовит... Белье ему меняют каждый день...»

Я из этой информации заключила следующее: главный врач Соболева не стесняется, творить безобразия на его глазах не боится... Лишний повод для размышления.

Да, мне тоже разрешили поселиться в палате со своим супругом, так же как и нашим предшественникам - ловко ворующим торговцам. Так что вроде все в порядке. Правда, койку мне не поставили. Палатный врач, взяв, как я посчитала, на себя смелость и ответственность, разрешил мне привезти из дома раскладушку, подушку и одеяло. Что я и сделала: знала, что пробыть здесь придется не менее месяца.

Тем временем Александр Владимирович проходил разные предоперационные обследования. Они подтвердили диагноз, подтвердили необходимость сделать операцию без промедления. Еще один вывод врачей отличался таким же единодушием; о нем они поставили в известность и меня и Соболева: способность больного легче перенести хирургическое вмешательство (предполагалась операция под общим многочасовым наркозом), послеоперационное его состояние, а главное - скорейшее выздоровление зависят от психологического настроя перед операцией. Больной должен собраться, побороть естественный страх, проникнуться доверием к врачам. Задача в большей или меньшей мере выполнимая, если тому содействуют доброе окружение, профессионально чуткий врач, который не скупится на хорошее слово, шутку, улыбку, внушением помогает пациенту обрести требуемое психологическое равновесие. Все это было тем более необходимо, что подготовка к физическому и нравственному испытанию заведомо осложнялась контузией, полученной на фронте, и возрастным износом.

Мы оба очень постарались, помог палатный врач Л. И к 11 ноября, когда должна была состояться операция, добились успеха. Накануне, 10 ноября все причастные к подготовке врачи единодушно похвалили Александра Владимировича за оптимизм, силу воли и пр. Он написал даже несколько шутливых замечаний по поводу исхода операции в виде небольшого стихотворения. В ординаторской стихи переходили из рук в руки, врачи посмеялись, еще раз похвалили автора за мужество.

Все вроде бы шло гладко, за исключением одного очень странного, необъяснимого для нас обстоятельства: за все восемь дней предоперационного пребывания Ал. Соболева в больнице к нему ни разу не заглянул главный врач, проф. А., который должен был его оперировать. Не загадка ли? В больницах как-то само собою сложилось и утвердилось неписаное, а может быть и предписанное, правило: врач оперирующий и его пациент, по-хорошему сговорившись, «идут в бой». В этом тоже залог хорошего настроения больного. Загадочность поведения проф. А. была налицо. Редкий день не посещал он соседнюю палату, где находился режиссер из Грузии, подолгу с ним беседовал. Прямо-таки устрашающе требовательный во время обходов к чистоте тумбочек и порядку в палатах (пол мыли жены больных), он словно лишался зрения и обоняния, следуя в эту палату через холл, превращенный, не без его, разумеется, ведома, во временную кухню. Аппетитные запахи куриных бульонов плыли отсюда по всему отделению.