В опале честный иудей

Стрессовое кровотечение не замедлило состояться. Обнаружила его сменная медсестра, в обязанность которой входила гигиеническая обработка больных и перевязка. Как прозевал это палатный врач? Проще не бывает: часа три назад он ушел домой, не заглянув под одеяло очень вероятному кандидату на стрессовое кровотечение... Так и хочется сказать: на кой ляд он был ему нужен?! А что бы произошло, если бы медсестра не оказалась достаточно и бдительной и квалифицированной? Ей вовсе не обязательно было изучать - пусть визуально - характер выделений... Вытерла, продезинфицировала, сделала перевязку - и пошла к следующему больному, их вон сколько! Но она, Господи, продли ей дни, оказалась на высоте, даже сверх того! Пулей вылетела из палаты, подняла на ноги всех кого могла - дело было вечером. Примчались, словно на пожар, реаниматоры - я узнала позже, кто они такие, - целая бригада, человек пять или шесть. Не знаю, где находился очаг кровотечения, но поняла: необходимо было срочно вливать больному кровь, чтобы поддержать в нем жизнь, пока кровотечение не прекратится само или его не остановят, не знаю. Но никто из врачей и сестер, собравшихся в палате, не сумел сделать ввод в вену для инъекции: все вены у Александра Владимировича, и без того малозаметные, спрятались, «убежали»... Около полуночи в палату вошел хирург, завотделением С., оперировавший Соболева. Значит, его вызвали из дома, значит, состояние Александра Владимировича было критическим. Но отыскать вену и приспособить ввод не сумел и он. Отступились реаниматоры, по очереди, в разных местах искавшие так нужную злополучную вену. Толком не понимая в чем дело, поэтому и не осознавая величины беды, я молча наблюдала из угла палаты всю эту тщетную работу... В половине второго ночи, также поднятый с постели, приехал завотделением реанимации Д.Д., который буквально за несколько минут отыскал и сделал необходимый ввод где-то в области ключицы. Оглянувшись, заметил меня в углу, подошел, взял за плечи, улыбнулся ободряюще, проговорил: «Ну, теперь все в порядке! Теперь живем!» - редкостные, а потому особо ценные для меня слова. Скуп, чрезмерно скуп был на них для нас персонал больницы. Заулыбались реаниматоры, разом заговорили. Они ничего не знали о «войне» против Соболева и радовались искренно, неподдельно.

Должна пояснить, что в этой больнице, как в театре, существовало два состава врачей, участвующих в операции. Первый состав возглавлял сам проф. А., второй - зав. проктологическим отделением - хирург С. Вот и пришлось среди ночи вызывать из дома «актера» из первого состава, чтобы спасти жизнь Соболева. Я видела, как обрадовался хирург С., как он неподдельно волновался. Я с сомнением спросила про себя: из-за чего? И, да простит меня Бог, меня не оставляет уверенность: радовались они больше за себя, за свое благополучие, чем за Соболева («Белые халаты мне готовят смерть» - помните?), их можно было понять, но не извинить.

Наш палатный врач после этой тревожной ночи словно бы стушевался, «слинял», в течение всего дня так и не заглянул к своему больному. А проф. А.? Он тоже не появился. А мог бы. Даже должен был, как считаете? Стоило поздравить и поэта Соболева, и себя с благополучным исходом осложнения: не разбились на рифах, миновали водоворот... Так поступают, когда болеют за успешное окончание плавания.

На шестой или седьмой день после операции, при утреннем посещении зав. отделением С. сказал: «Через два дня можно будет встать». Но через два дня произошло то, от чего и теперь, многие годы спустя, меня охватывает тот, прошлый пережитый страх.

Днем 29 ноября, оправляя сползшее краем с кровати Александра Владимировича одеяло, заметила на бинтах, которыми была перевязана рана на животе, большое кровяное пятно. Опрометью бросилась к палатному врачу Л. К счастью, это было время обхода самого проф. А. и Л. находился в «свите».

Об этих обходах должна сказать особо. Представляли они собой своего рода театральное действо, обставлялись торжественно, даже помпезно! За полчаса до начала в палату не иначе как вбегали врач или сестра и провозглашали: «Обход!» - что-то вроде: «Аврал!» или «Пожар!». Все «актеры» бросались по местам, срочно из всех тумбочек и со всех тумбочек извлекалось все «лишнее» (?!), наверху оставались кружка, ложка и термометр - рядом, если таковой имелся.

Содержимое тумбочек куда-то прятали, рассовывали, распихивали, как в женском общежитии при неожиданном вторжении представителя противоположного пола... Мы, кто жили в палатах с больными и о чем уважаемый мэтр прекрасно знал, исчезали «с глаз»... Жалкий фарс! Достаточно было глянуть на шкафы с провизией перед палатой, принадлежащей грузинскому режиссеру, электроплитку и кастрюлю с бульоном в холле возле этих шкафов, увидеть входящих, нет, прущихся, так будет вернее, в отделение с чемоданами и узлами все тех же представителей южных республик СССР, чтобы оценить разыгрываемый спектакль со «стерильными» претензиями при профессорском обходе. До чего же все это смотрелось отвратительно! И столь же смешно.