В опале честный иудей

В ожидании перитонита, пневмонии и еще чего-то обнадеживающего послеоперационные осложнения у Александра Владимировича принимали новые обличья: ежедневно, после десяти-одиннадцати вечера повторялись приступы удушья, он хрипел, закинув голову, закатив глава, дышал часто, прерывисто, не отвечал на мои вопросы. В панике я бросалась на поиски дежурного врача, дежурной сестры. С таким же успехом можно было носиться по просторам какой-нибудь необитаемой местности или пустыне. По очереди дергала ручки всех дверей в своем и смежных коридорах. Так «экспериментально», «методом исключения» обнаруживала ночное убежище медсестер. Нашим временным пристанищем было по-своему уникальное больничное отделение - без известного больным сестринского ночного поста. Мое появление - человека неприятного, противного, с просьбами - всегда было, разумеется, некстати: я смела мешать сестрам приятно проводить время - болтать, смеяться, пить чай, закусывать в дружеском кругу. Поверьте, я и впрямь чувствовала себя виноватой. При виде меня они замолкали, становились угрюмыми, одна из них нехотя поднималась и не спеша шла за дежурным врачом. А я опрометью неслась по коридорам к задыхающемуся — живому ли?! — Александру Владимировичу. Проходило не менее десяти-пятнадцати минут между поданным мной сигналом тревоги и появлением неизменно хмурого врача, частенько с заспанной физиономией. Значит, и здесь я нарушала покой, и здесь чувствовала себя очень виноватой. Разбуженный Гиппократ с недоумением взирал на задыхающегося больного, озадаченно задумывался. Молчал. Похоже было, что он не знает, как поступить, чем облегчить состояние больного. То, что я скажу дальше, честное слово, правда, мне не до того было тогда, чтобы набивать себе цену, равно как и теперь такой цели не ставлю: я - подчеркиваю для того, чтобы показать профессиональное убожество врача, - просила сделать Александру Владимировичу укол, успокаивающий. Появлялся шприц. На полтора-два часа удушье прекращалось, а потом... потом я вновь бежала по тому же маршруту.

В одну из таких ночей приступы удушья стали еще более тяжелыми. Я совсем отчаялась, испугалась, что Александр Владимирович не доживет до утра. Обегав в очередной раз коридоры и заполучив двух врачей (один позвал другого), я обнаружила, что они в затруднении. Они посоветовались и тоже прибегли к шприцу. Что было в нем - не знаю. Но на этот раз удушье возобновилось скорее и с большей силой. Оба медика вновь появились в палате по моему вызову. Было около четырех утра. И тогда я попросила - или уж от горя голову потеряла, или страх толкнул на нетактичный поступок, - я осмелилась попросить их ввести Александру Владимировичу анальгин со снотворным. Очевидно, такая смесь им показалась неопасной. Они мне подчинились. Они послушались... И через несколько минут после укола удушье прекратилось, больной глубоко уснул.

Да нет, не надо думать, что я ищу лавры медика или сверхумницы. Рецепт этой смеси я когда-то случайно услышала от врача. А что касается первого укола, который сделали два врача по обоюдному согласию, то их действия (кажется, занесенные в историю болезни) зав. отделением хирург С. определил так: «Они его (А.В.) угробить могли. У него организм здоровый». Возможно, справедливое замечание. Но какие меры принял он сам, чтобы избавить Александра Владимировича от мучительных приступов? Ведь я не молчала, каждый день говорила об этом, просила помощи. Он меня нетерпеливо выслушивал и не делал никаких назначений, никаких распоряжений медсестрам. Наступала ночь, и повторялось удушье. Вероятно, в один из дней в моем просительном голосе прозвучал «рык»... В палате вдруг появилось странное сооружение, напоминающее гигантскую арфу: передвижная рентгеновская установка. Проверили легкие. Вечером, когда врачи расходились по домам, я вынуждена была опять стоять на страже и караулить забывчивого С. Благодаря этой мере перед сном Александр Владимирович получил какой-то укол и проспал спокойно.