В опале честный иудей

Но я отвлеклась. Нарушив режиссерский замысел, я, кому и близко не полагалось появляться в свите, осторожно пробралась к врачу Л. Выслушав произнесенное вполголоса мое сообщение, он сразу же побежал вместе со мной в палату. Осмотрел. Успокоил: «Гематома. Так бывает. Даже хорошо, что кровь выходит наружу, не скапливается внутри».

Не раз еще в течение дня с тревогой и опасениями смотрела я на все увеличивающееся пятно на бинтах... и к вечеру, когда палатного врача уже не было (перед уходом он, конечно, не поинтересовался, что там у Соболева), я пошла к зав. отделением С. Видно, Господу было угодно, что я еще застала его в ординаторской, попросила зайти, посмотреть. Сухо, как всегда в беседах со мной, он ответил: «Я знаю, это гематома, это неопасно». Но я все же стала почти умолять его зайти посмотреть, что за пятно расплывается на бинтах...

Как хорошо, что я настояла! В конце концов он с нескрываемой неприязнью (со мной не церемонились) бросил: «Сейчас зайду!» Вы думаете, я пошла в палату? Нет, я стала караулить, чтоб он не ушел домой, — путь его лежал мимо нашей палаты... Я не знала, что еще делать: кровяное пятно увеличивалось на глазах. Вытекала кровь! А я все же понимала, что после операции ее и так мало. А тут - вытекает! И уж в который раз меня охватил панический страх! Я не верила олимпийскому спокойствию медиков!.. И да будь благословенно мое неверие, моя настойчивость в тот страшный час!..

Я словно угадала, что доктор С. может сбежать, т.е. не сбежать - я не была для него опасна, - а просто, наплевав на мою просьбу, заодно и на свое обещание, - уйти. Стоя на своем посту, издали увидела его в уличной одежде шагающим по коридору к выходу. Я бросилась наперерез... Видели бы вы его лицо в тот момент, когда я его остановила!

...Он отбросил в ноги Александра Владимировича одеяло, глянул, помял живот, молча, поспешно покинул палату, вернулся очень скоро, уже в халате, с какими-то похожими на длинные спицы палочками с ватой на концах, в нескольких местах, как мне показалось, «проткнул» живот больному, опять же молча, торопливо вышел из палаты, спустя минуту подъехала каталка - в перевязочную! А из перевязочной срочно в операционную - разошлись швы... Я не медик, и несколько следующих фраз, возможно, прозвучат, с позиций медицины, ужасающе неграмотно. Но суть не в этом: у Соболева не только разошлись швы. Когда все повязки сняли и обнажился шов, вернее то, что должно было быть швом, края разреза - операционного - развалились в стороны, да еще пораженные гангреной! За многие уже дни не происходило срастания, соединения краев раны, и они загноились: пришлось уже под наркозом срезать с обеих сторон - по полоске... Организм, лишенный адреналина по вине врачей, отказывался принять предусмотренное природой состояние, нанесенная травма была воспринята им без последующего отпора, без ответной реакции. Организм капитулировал. Тихая, продолжительная, внешне незаметная агония.

Это я узнала много позже. А пока сидела в палате в полнейшем неведении. Ни о чем не думала. В голове было пусто, я ждала... Чего? Сама не знала. Не знала, что случилось. Александра Владимировича отвезли в перевязочную и не привезли обратно - это все, что мне было известно. Дежурная медсестра в перевязочной коротко бросила: «Его подняли на третий этаж - в операционную». Я вернулась в палату. Что я могла делать кроме того, что сидеть и ждать? Бежать в операционную? Зачем? Подсознание говорило: у тебя сейчас те же права, что у собаки на привязи, которую негодяй по своей прихоти иногда истязает. Помню, что села на табуретку возле койки Александра Владимировича. Идти - некуда. Что-то узнать - не у кого. Ночная больничная тишина. Помню, что со страхом смотрела на закрытую дверь палаты. Меня мучила мысль: если она начнет двигаться и уходить во тьму коридора, то в открывшемся проеме возникнет в каком-то жутком, огромном, мутно-черном бесформенном образе весть о смерти. Да, в черно-мутном, колеблющемся, точно наполненный воздухом черный гигантский мешок... Пресеклось дыхание - вот-вот упаду...