В опале честный иудей

Не зря ли я нападаю на Литфонд? Вместо прямого ответа - пример. Когда потребовалось переселить одну персону с билетом ССП в столицу из Сибири, так на это мероприятие в Литфонде, что широко обсуждалось в «кулуарах» редакций, при неофициальных встречах литераторов, без труда нашлось 20 тысяч рублей. Это из того, что мне случайно стало известным. Справки с печатью о достоверности этих фактов у меня, конечно, нет. Но ответ Литфонда Ал. Соболеву на его скромную просьбу есть. И с подписью, и с печатью. Что касается Литфонда, то это была богатейшая организация. Гонорары за массовые постоянные переиздания Пушкина, Толстого, Достоевского, Тагора, Диккенса, Марка Твена, Чехова и других классиков мировой и отечественной литературы немелеющим широким потоком вливались в Литфонд, чтобы поддерживать советских литераторов и выжимать из них пропартийные творения, предназначенные для идеологической обработки народных масс... Для зомбирования.

Никакие блага или посулы не заставили бы Ал. Соболева выступить в роли прислужника тоталитарного режима. Перед ним, как вы уже, надеюсь, поняли, не стоял вопрос, быть таковым или не быть. Он был просто писателем с девизом «Я - птица!». Добавлю: не из курятника. А так как он был ничей, отвергнутый властью, то и заботиться о его летнем отдыхе никому и в голову не приходило. Он не зарекомендовал себя поставщиком нужной компартии литературнохудожественной продукции, поэтому до его работоспособности или неработоспособности ровнешенько никому не было дела, как если бы он пребывал на этом свете только инвалидом, исправно получал пенсию и проедал ее.

И не будь у моей овдовевшей мамы в городе Озёры половины горсоветовского дома площадью в 18 метров с небольшой террасой, сидеть бы Соболеву в душной, задымленной Москве «в обнимку» со своей второй группой инвалидности безвыездно. Даже собес, как я говорила, и тот не выполнял по отношению к нему закона об обязательном ежегодном предоставлении путевки в оздоровительное учреждение инвалидам войны первой и второй групп.

Выбора не было. Оставались Озёры. В них Ал. Соболев проводил каждый год по четыре весенне-летних месяца на протяжении восемнадцати лет. И я иногда думаю: дожил ли бы мой больной супруг до семидесяти лет, не имей мы крошечного загородного убежища?.. Ведь в начале каждого мая мы покидали нашу московскую квартиру - и в путь!

Уже весна плетет узоры, деревьев проясняя суть.

Опять зовут меня Озёры, пора, пора в недальний путь.

Ни капли нови в старой фляге, и все там для меня старо, но вдохновенней там перо, и «просится перо к бумаге».

Кто-то назвал Озёры подмосковной Швейцарией. И в самом деле, места там живописнейшие. Дом, где жила моя мама, соседствовал с небольшой сосновой рощей, за ней начинались заливные луга - паводковые пространства реки Оки. По заливному лугу, напрямик, менее километра до Песочного озера - старицы Оки, красивейшего водоема, окруженного лугами, с берегами, густо поросшими ивовыми кустами, спускающимися к самой воде... А за озером, примерно в двухстах-трехстах метрах - река Ока, с пологим с нашей стороны берегом, тоже утопающим в густых зарослях ивняка. В дополнение картины - окружающие город со всех сторон смешанные леса. Чистый воздух. Тишина. В такой благоприятнейшей обстановке и жилось и работалось поэту отлично. Он радовался каждому возвращению сюда.

Привет, родимая стихия, мой сад, мой самодельный стол.

Вот снова здесь пишу стихи я - знать, снова сам себя обрел.

Мой слух, как лучшее лекарство, как радость, ловит посвист птиц.

Оно мое - все это царство без потолка и без границ.

Здесь вновь дано мне причаститься своей святая из святых...

И снова небо заискрится в лучах слепящих, золотых.

И то, что сумеречно снилось, смогу увидеть наяву.

Наверно, в этом - Божья милость, затем я, может быть, живу.

Что ж, хвала Озёрам! В них Александр Соболев написал не только «Бухенвальдский набат», но и большую часть стихов, а в последние годы пребывания в Озёрах - и роман.

В основном это была работа «в стол».

Занятная и грустная история отношений Ал. Соболева с озёрскими властями, точнее озёрских властей к Ал. Соболеву. Поначалу, поддавшись, очевидно, как и все, гипнотическому воздействию «Бухенвальдского набата», узнав, что прекрасные стихи поэт сочинил в их городе, они были даже предупредительны: без просьбы автора песни, в его отсутствие, расширили террасочку, о которой я говорила, до двенадцати метров и - что уж воспринималось признаком сверхрасположения - застелили пол террасочки линолеумом. Получилась симпатичная комнатка. Больше того, польщенные вниманием поэта к их городу, местные власти сгоряча вознамерились построить ему на свои средства дом на высоком берегу Оки, куда не доходили паводковые воды. Они ни  минуты не сомневались, что оказывают внимание своему.