В опале честный иудей

с тем, что разрослися слишком корни...

Подрубить, - он приказал, - отростки».

Покатились слезки у березки...

И листва до срока облетела.

К августу березка почернела.

Во поле берёзонька стояла, во поле берёзоньки не стало.

Сотворив «доброе» дело, номенклатура опять осталась без работы.

...В «кадрах» встретили Петрова хмуро: все же как-никак номенклатура...

Начал зав уже немного злиться,

Но... (тут мне придется с ритма сбиться)

В лесу родилась елочка как будто напоказ.

И зав решил, что к елочке приставить надо «глаз».

Достал он папку с полочки, и в ней он записал, что он Петрова к елочке начальником послал...

В советской социалистической действительности номенклатурные посты покидали разве что с перемещением на кладбище. С главным редактором «Крокодила» М.Г. Семёновым обошлись «не по правилам»: ему пришлось оставить номенклатурный пост сразу же по достижении пенсионного возраста. Он немногословно дал понять Ал. Соболеву, что во время беседы в ЦК партии М. Суслов упрекнул его и за фельетоны, и вообще за сатиру Ал. Соболева. Сатирик Ал. Соболев в долгу перед Сусловым не остался:

Ох, до чего же век твой долог, кремлевской банды идеолог - глава ее фактический, вампир коммунистический.

Поэт еще раз упомянул в своем творчестве М. Суслова, написав «в стол» стихотворение «На смерть главного идеолога». Оно начинается словами «В Кремле преставился палач.,,». Опубликовано в посмертном сборнике Ал. Соболева «Бухенвальдский набат. Строки-арестанты», 1996 г. Стихотворение - достоверный вклад в историю советского народа в период его зомбирования. Этому посвящено и одно из сатирических стихотворений - «Первомайское», также пролежавшее два с лишним десятилетия «в столе».

Прошу не забывать: все, о чем я пишу, происходило параллельно или на фоне, как хотите, стойкой ко времени славы «Бухенвальдского набата».

Возвращаюсь к «Первомайскому». Такое стихотворение мог написать только поэт-гражданин, которому горько и больно за народ своей страны. Я говорила выше: поголовное большинство советских граждан, одураченных «комагитпропом», приучилось, вот здесь уж точно здравому смыслу вопреки, считать свое, по сути рабское, положение единственно достойным и подходящим видом пребывания на планете. Непрестанным науськиванием их приучили ненавидеть капиталистов вообще, а американских особенно. Беспросветно нищие советские люди даже жалели «угнетенных» - с подачи советской пропаганды - в странах капитала. В определенные «верхами», узаконенные красные дни календаря на бескрайних просторах СССР повсеместно можно было наблюдать массовые проявления... довольства, словно наркотической, предписанной «сверху» радости. Этому непостижимому рассудком явлению советской действительности и посвящено сатирическое стихотворение Ал. Соболева «Первомайское». Задумка его относится к началу 70-х годов. Помню, мы выехали «на дачу» в Озёры накануне 1 Мая. В день первомайского праздника Александр Владимирович, вообще-то не почитатель спущенных «сверху» праздников, захотел вдруг посмотреть на озёрскую праздничную демонстрацию. Мы прошли на главную улицу города - конечно, улицу Ленина - и остановились на тротуаре. Мимо нас, как полагалось, с лозунгами, транспарантами, портретами вождей - из Кремля, - со знаменами и бумажными цветами двигалась очень длинная колонна демонстрантов. Из репродукторов доносились песни, играл оркестр...

В тот момент, когда часть колонны текстильщиков (в Озёрах - большой текстильный комбинат) почти поравнялась с нами, заиграл шедший с колонной гармонист. И почти сразу в просвет между рядами шагающих выскочила вдруг маленькая, средних лет женщина и стала, приплясывая и кружась, выкрикивать какую-то частушку. Она. естественно, привлекла к себе наше внимание. Из-под вылинявшей косынки на ее разгоряченное лицо выбились слипшиеся от пота пряди волос, лицо было искажено странной гримасой: смесь жалкой улыбки... нет, наверно, я не сумею описать взаимоисключающие сочетания чувств: и отчаянной удали, и вроде бы вызова всему, и явного, неуместного здесь подавляемого страха... Показалось, что у нее вот-вот начнется истерика — мешанина вымученного смеха и плача!..

Мне стало не по себе. Взглянула на Александра Владимировича. Он не отрывал глаз от лица истошно «веселящейся» женщины, и взгляд его тоже отражал целую гамму чувств: сострадание, боль, жалость, тревогу... Видно, и он ждал какого-то срыва... Она миновала нас, все еще что-то крича, скорее, чем я написала эти строки. Но впечатление оставила острое, сильное, словно удар, жуткое... Может быть, так сплясал бы развеселую «барыню» обезумевший у обрыва жизни?.. Так подумалось.

Потребовалось время, чтобы событие «отстоялось» в памяти и сознании поэта, обрело название, воплотилось в стихи. Что это произойдет, я не сомневалась: слишком уж велика была концентрация чувств в этом зрелище - травма и метина для сердца поэта. А его зрячие глаза?!