В оркестре Аушвица

Она ясно дала понять, как ей тяжело вспоминать прошлое, и не преминула пообещать, что я — последний, с кем она об этом поговорит, и только ради моей матери. В знак благодарности Эльзе и потому, что надо же мне наконец признать и принять так долго дожидавшееся меня наследство.

Я никогда не забуду оказанную мне честь и тот факт, что Элен первой признала мое право знать.

Я буду очень предупредителен с ней.

В статье для брошюры Элен написала, что боится тоже заболеть каким-нибудь раком… Почему «тоже»? Онкология пометила слишком многих вернувшихся: тебя, Фанни, Большую Элен, Большую Жюли и многих других… Неужели в некоторых случаях проклятье преследует людей через поколения? Одну из дочерей Фанни рак убил спустя несколько месяцев после смерти матери, другая сейчас борется с раковой болезнью. Кончится это когда-нибудь или нет?

It’s a small world![50]

Элен с мужем Полем полетели отдохнуть в Майами, сняв апартаменты в резиденции класса «люкс», что подразумевало шикарную обстановку и бассейн.

Время милосердно, но не настолько, чтобы жариться на флоридском солнце, значит, будут шопинг и бридж. Поль — классный игрок, а Элен продолжит осваивать конвенцию Стейман[51]. По вечерам можно выходить в свет, тем более что оба очень любят танцевать. Уж чего-чего, а развлечений в Майами хватает… Через две недели они возвращаются в Бельгию, оставив «гнездышко» сестре Поля. Жара спадает, так что она сможет без проблем лежать у бассейна.

В шезлонге сидит женщина лет сорока, смуглая, с ярко-рыжими волосами. Она читает.

Проходя мимо, сестра Поля замечает вытатуированный на левой руке номер, близкий по очереди к ее собственному. Она решается заговорить с незнакомкой: обе выжили в Биркенау, обе франкофонки, и им есть что вспомнить. Рыжеволосая женщина — гречанка и очень мило грассирует.

Сестра Поля упоминает свою невестку Элен, и беседа мгновенно оживляется. Оказывается, рыжая тоже играла в оркестре! Она просит передать Элен привет от Большой Жюли и просьбу как можно скорее с ней связаться.

Элен опоздала со звонком. Большая Жюли умерла от рака.

С Виолеттой и Элен мы часто говорим на одни и те же темы. Во многих отношениях они продолжают жить, как приговоренные к смерти, которым отсрочили казнь, хотя Третий рейх и его приспешники, петенисты[52], рексисты[53] и фашисты разных мастей, потерпели поражение, а мучившие их палачи мертвы и прах развеян по ветру. Подобное положение вещей заставляет обеих женщин самым противоречивым образом сочетать в себе свирепую радость жизни с маленькими и не очень бедами, случавшимися каждый день — судьба не скупилась! — и фатализмом. Как любит повторять Виолетта, каждая из нас переживает душевный надлом как умеет. Она использует отстраненность и юмор — часто черный. Эта женщина шутила даже в Биркенау… Элен откупается от прошлого бессонницей. Она призналась, что не проходит и дня без воспоминаний об этом. В Элен чувствуется хрупкость, и мне хочется защищать выжившую от гипноза тяжких воспоминаний.

Больше всего в Элен поражают голос и глаза. Голубые, ясные, всегда удивленные, глаза девочки-подростка, сохранившей романтические иллюзии. В карантинном бараке шестнадцатилетняя Элен думала об одном — «как бестолковая идиотка!» — о своей скрипке.

Голос у нее необыкновенный. Как-то раз мы проговорили всю вторую половину дня. Я слушал ее и спрашивал себя, где слышал такой же теплый, идеально поставленный голос с безупречной артикуляцией, а вечером прокрутил запись и вдруг понял: виола да гамба[54]… Музыкальный инструмент, который всегда нравился мне больше всего — после гитары, конечно. «Атака звука»[55] чуть менее точная, чем у скрипки, но звук глубокий, ноты звонкие.

В гостиной Элен мое внимание привлек один предмет, о происхождении и значении которого я ни разу не посмел осведомиться: это была нижняя дека, «спинка» скрипки — продырявленная, со следами огня, покрытая для сохранности слоем канифоли[56]. Я воспринял ее как символ, напоминание о поруганной страсти, о жизни, посвященной музыке и прерванной Катастрофой.

Элен говорит о тебе и улыбается, я слышу в ее голосе ностальгические нотки и приглушенное временем страдание. Он звучит, как музыка. Элен тебя не хватает и будет не хватать до конца дней.

Она рассказывает. О своем пути, своей жизни, о встрече с тобой, Фанни и Альмой. Память ее организована хуже, чем у Виолетты, но тоже полна фактов и событий. Она помнит свои тогдашние чувства, ужас и непонимание творящейся у нее на глазах бойни, нелепость своего положения. Из марионетки с номером на руке, обреченной закончить жизнь в печи, она почти мгновенно переходит на положение биркенауской «аристократки». Я не понимаю, как в круговерти подобного безумия она и все вы сумели выжить.

Биркенау, весна — лето 1943-го

Оркестр с полным правом можно назвать «сборной солянкой».