В оркестре Аушвица

С некоторых пор транспорты с заключенными приходят в Биркенау из чешского Терезина, в вагонах едут целые семьи. Людей сжигают сразу по прибытии.

Составы приходят со всей Европы, а их отправляют на запад. В этом чувствуется растерянность, нацисты лихорадочно импровизируют. Оркестрантки знают: начался обратный отсчет времени, шансов выжить почти нет. Но они все-таки надеются: «А вдруг…»

В вагоне часто и подолгу поют, это поддерживает дух человеческий. Инструментов больше нет? Споем партии, которые играли в лагере. Звонкий голос Иветт имитирует контрабас, приглушенный Виолетты — она тогда подражала Саре Леандер[48] — хорош для скрипичных pizzicatto, а высокий голос Лили смешно подражает аккордеону.

Охраняют узниц не эсэсовцы и не фельд-жандармы, а «нормальные» солдаты, фольксштурмовцы[49]. В Германии начали скрести по сусекам: призывают резервистов, демобилизованных, детей из гитлерюгенда. Они не облаивают женщин, обращаются к ним как к обычным людям, тронутые их молодостью и отчаянностью. В действительности те просто привыкли к мысли о неминуемой смерти, чего не могут знать «настоящие люди». Комичная деталь: «поганое» ведро выливают… охранники, мир — нацистский мир — вывернулся наизнанку.

Состав останавливается в лесу. Они снова строятся в колонну и пускаются в путь, в неизвестном направлении.

Анита и Большая Элен идут в первом ряду кортежа, останавливаются на поляне, вдалеке звучит канонада, Анита замечает указатель со стрелкой и надпись готическими буквами, и по ее щеке стекает слеза. Элен никогда не видела Аниту плачущей, она в ужасе, спрашивает взглядом: «Что? Что случилось?!» Анита кивает на надпись: Juden Schiesstand — «Стрельбище по евреям». Ноги становятся ватными, но они идут, идут, идут вперед. Мы не сдохнем здесь, ни за что на свете… Узницы продолжают свой путь, страшась оказаться у рва с трупами, но видят перед собой огромную пустую площадку, обнесенную привычной колючей проволокой, с прожекторами на вышках. На указателе было написано не «Стрельбище по евреям», а «К стрельбищу»… Виолетта чувствует облегчение — она тоже неправильно поняла надпись — и говорит подругам: «Им незачем было тащить нас сюда, чтобы расстрелять, от оркестрового барака до газовой камеры в Биркенау всего сто метров!» Они попали в бывший тренировочный лагерь…

Женщины счастливы — их не ведут с места в карьер на расстрел, — но чувствуют отчаяние: кошмар повторяется! Неужели это никогда не кончится?

Анита вздыхает: «Надеюсь, что не умру здесь последней…»

Вырвавшись из безумного, но организованного ада Биркенау, эти новые «пионерки» попали в хаос Бельзена.

Берген-Бельзен, 4 ноября 1944-го

Виолетта сцепила зубы. Сегодня годовщина свадьбы ее родителей, она уже восемнадцать месяцев живет по воле палачей, а двенадцать месяцев назад вышла из санитарного барака, поборов тиф.

Теперь почти все осознали, что Германия проигрывает войну и нацистов сметут с лица земли вместе с их про́клятым Третьим рейхом. По пути из Биркенау они видели через щели вагона разбомбленные, горящие немецкие города. «Пришел их черед!» Озабоченные собственным будущим, они все-таки разглядели «настоящих людей» — не скелеты в лагерных робах, а свободных граждан. От взгляда на мир без эсэсовцев и овчарок у женщин тоскливо сжимается сердце.

Виолетта и Элен часто говорили о том, что олицетворяет для них свободу. Первая выбрала сочное зеленое яблоко с кислинкой, вторая — яичницу-болтушку со свежим «пистолетиком», маленькой булочкой из пшеничной или ржаной муки, которую она не видела и тем более не пробовала тысячу лет. На платформе в Катовице Виолетта углядела человека, который нес в авоське яблоки, вот откуда взялась ее ассоциация! В Биркенау она подхватила все возможные и невозможные болезни — фурункулез, тиф, чесотку, дизентерию, — но жизнь вкупе с удачей не дали ей погибнуть, а зрелище разрушенной Германии даже слегка взбодрило. «Это последняя линия обороны, мерзавцы скоро сдохнут!» Все было бы прекрасно, если бы не неуверенность в ближайшем будущем.

Оказавшись в Бельзене, все замечают странную вещь: здесь нет стационарных бараков, только временные, построенные советскими военнопленными.

А вот пейзаж умеренной полосы знаком им лучше: много деревьев, чернозем, трава, букашки. Кажется, даже птицы поют?

Кроме того, и это главное, здесь не дымят трубы и нет газовых камер. Нет газовых камер! Значит, есть надежда!

Войдя в ворота, они мгновенно разочаровываются. Рената, сестра Аниты, замечает человека с повязкой капо на рукаве, он роется в мусорном баке в поисках съедобных остатков. Она бурчит: «Нас уж точно каждый день кормить не будут…»

Первые ночи они проводят в военной палатке, лежат на мокрой земле, тесно прижимаясь друг к другу, и дрожат от холода. Нацисты, эти пресловутые гении организованности, ни черта не предусмотрели для узников, прибывающих из Биркенау… Хильда и Анита пытаются увернуться, но на них все время наступают.