В оркестре Аушвица

Он сыграл свою роль и в тот день, когда Альма Розе принимала окончательное решение: в карантинном бараке у Виолетты украли ботинки, но это не убило ее, а спасло жизнь…

Биркенау, весна — лето 1994-го

После прибытия в лагерь в мае 1944 года венгерских конвоев время ускорило свой ход. Каждый день к платформе подходил один, два, три эшелона с депортированными, нацисты «задыхались от работы», но продолжали убивать: их вождь заявил, что от этого зависит будущее рейха.

Каждый день гибли тысячи, потом десятки тысяч женщин. Дополнительные крематории не успевали сжигать убитых в газовых камерах узниц. Опыт и технология убийства в промышленном масштабе, наработанные за полтора года, выданные начальством технические задания, мастерство инженеров фирмы Topf und Söhne[41] не спасали дело. Под воздействием высоких температур трескались огнеупорные кирпичи труб, перегревалась и скручивалась арматура, печи функционировали вполсилы. В очередной раз людям пришлось вынести то, с чем не справлялась техника. Зондеркоманды начали жечь «излишки» под открытым небом, а пепел ссыпали в специально выкопанный пруд.

Все «вспомогательные службы», прикрепленные нацистами к газовым камерам, в том числе «Канада», прыгали выше головы, но даже маниакальный надзор капо не мог остановить обмен бриллиантами, луидорами, долларами, швейцарскими франками… всеми остатками богатств, которые мертвые ныне люди зашивали в одежду перед отправкой в «трудовые лагеря».

В какой-то момент параллельную экономику лагеря трясло, как в лихорадке, но порядок быстро восстановили: главной обменной ценностью остался хлеб.

Совершались умопомрачительные сделки: полумертвый от голода заключенный, бывший в прежней жизни банкиром, обменял мешочек бриллиантов, спасенный от многочисленных обысков, на одну сырую картофелину. Едва стряхнув с корнеплода землю, бедняга тут же съел его… Стороны остались довольны друг другом: мир воистину сошел с ума.

Одежду и меха венгерских женщин сортировали как положено: лучшее, самое красивое отсылалось в Германию — если эсэсовцы украдкой не оставляли богатства себе.

Для музыкантш из оркестра это массированное поступление украденных нацистами богатств обернулось неожиданными моментами. От подруг, работавших в «Канаде», они получали мелкие подарки: зеркальца, расчески, щетки для волос. Виолетта стала обладательницей флакончика лавандовой воды (она держала «сокровище» в музыкальном шкафчике, но наслаждалась им недолго: в лагере крали все, что получалось украсть).

Мандель, непредсказуемая в своем безумии, дарила оркестранткам ночные рубашки — шелковые, атласные, кружевные, невероятно роскошные, и они надевали это белье с тем бо́льшим удовольствием, что никогда не носили ничего подобного…

Странность, барочность ситуации смешили всех до упаду. Они хохотали, воображая, что скажет парашютист — хорошо бы американский! — пробив крышу барака и увидев их невозможную компанию.

Нары? Простыни? Шелковые ночнушки? Ну какой же это концлагерь? Мы попали в пансион благородных девиц, а находится он скорее всего в Швейцарии. Их повседневность состояла из гремучей смеси ужаса и смеха.

Виолетта вспомнила еще одну свою шутку. Как-то раз, утром, она пришла к подругам и спросила холодным тоном: «Знаете, что говорят эсэсовцы, проснувшись поутру?» Понятливые догадались и захохотали, остальным Виолетта объяснила:

— Ну как? Дела идут, контора пишет?[42]

Я издаю полузадушенный смешок, но Виолетта выглядит очень довольной: даже в Биркенау удавалось натянуть нос нацистам. Не поручусь, что шуточка была и правда придумана в лагере, но Виолетта очень потешно изображала шокированные лица некоторых музыкантш…

Они смеялись и над собой и над своими палачами.

«Мы такие при-ви-ле-ги-ро-ван-ные, что в камере точно получим двойную дозу газа!» — говорит одна.

Лотта сравнивает цвет пламени, в котором сгорят их трупы, со спящей рядом с ней Сильвией.

«Я высокая и толстая, значит, огонь будет желтым от жира. А ты — букашка, поэтому цвет будет голубоватым!»

Унесенные вихрем жестокости, они ухарски, на свой лад, борются с отчаянием и депрессией, их оружием становятся смех и музыка. Француженки хором импровизируют на мотивы песен Шарля Трене[43], Жана Саблона[44], пародируют «Я буду ждать тебя» — шлягер 40–41-го, когда женщины начали горевать по военнопленным, не вернувшимся из шталага[45].

В руки Маленькой Элен, гениальной рукодельницы, попадает рулон оранжевой папиросной бумаги. Часть пускают на санитарные нужды, остаток она красит в синий цвет и сооружает береты Кригсмарине[46], чтобы девушки исполняли в этих головных уборах немецкую танго-песню начала 1940-х годов «Под красным фонарем Санкт-Паули»[47]. Немецкий флот на всех морях терпит поражение от союзников, так почему бы не посмеяться над ними в Биркенау!

Однажды вечером кому-то — Виолетте? Маленькой Элен? — приходит в голову идея: «А не провести ли нам конкурс красоты?» Все франкофонки визжат от восторга: можно будет выбрать Самый Красивый Рот, Самые Красивые Глаза, Ноги, Грудь, Лицо…