В осаде

Затеи комсомолок казались Владимиру Ивановичу чрезмерными, безумными. Для чего тратить силы на такой вздор, как белые салфетки на тумбочках, как кружевные занавески в столовой и читальной, устроенных не в подвале, а «на воле», в светлых комнатах, где и так застеклили наново все окна, выбитые взрывной волной!

— Ты не понимаешь, — сердито говорила Люба, — хорошее настроение — это такой же витамин, как хвойная Настойка!

Ещё не всё было сделано, ещё кухонные работницы только налаживали санки для похода на базу за продуктами, когда Любе пришлось принять первого больного.

Инженер Курбатов, обследуя один из цехов в поисках металла, поскользнулся и упал. Падая, он порезал руку о металлическую стружку. Порезы были лёгкие, потеря крови незначительна, но Курбатов уже не мог подняться. Его перенесли, в контору, вызвали врача. Врач перевязал порезы и сказал, что у больного дистрофия второй степени и непонятно, как он работал до сих пор.

Люба попросила врача обмыть Курбатова в душевой, так как Курбатов ни за что не соглашался на помощь девушек, и затем торжественно уложила его в постель, на чистые разглаженные простыни, рядом с тумбочкой, покрытой белой салфеткой.

— Как во сне, — сказал Курбатов и поманил к себе Любу. — А Солодухин-то.. — пробормотал он. — Уже неделю не является… его бы сюда… не помер бы…

— Не забудут вашего Солодухина, — сказала Лиза Кружкова, подавая ему кружку сладкого чая. Ничего, кроме чаю, в стационаре пока не было, но и чай мог подкрепить больного.

— И ещё Кораблёва надо, — умоляющим голосом продолжал Курбатов. — Он только духом держится… понос у него…

— Экие вы люди! — сказала Люба. — Молчите, молчите, пока не свалитесь! Спите-ка лучше. Никого мы не забудем. Целую ночь сидели.

Список первых пятидесяти кандидатов составлялся Владимиром Ивановичем, Левитиным и Любой почти целую ночь. Из массы изнурённых людей надо было отобрать пятьдесят самых нуждающихся и самых нужных заводу работников. Владимир Иванович настоял на том, чтобы в стационар приняли специалистов, работающих по подготовке завода к новому пуску. Им руководила жестокая необходимость, более властная, чем сострадание, — нужно было сохранить незаменимые кадры завода — инженеров, мастеров и рабочих, без которых возобновить работу нельзя. Приходилось порою переводить в список второй смены очень ослабевшего человека, ради того, чтобы немедленно подкрепить человека менее слабого, но более нужного заводу. До рассвета список составлялся и пересоставлялся. И на рассвете было решено в ближайшие дни расширить стационар вдвое, потому что и самый первоочередной список вместил свыше ста человек.

Устроив Курбатова, Люба стала собирать остальных своих питомцев — «к ужину все должны были быть на местах. Многие сидели по домам, о многих уже давно ничего не знали. Комсомолки разошлись по адресам, чтобы пешком или на саночках доставить больных в стационар.

Уже темнело, когда Люба и Лиза подошли к разбомблённому дому на одной из окраинных улиц. Там, в уцелевшей части дома, жил Солодухин. Держась за перила и друг за друга, Люба и Лиза поднялись по тёмной лестнице на третий этаж. Они жалели спички и долго шарили руками по промёрзлой стене, нащупывая дверь. И вдруг ясно услышали за дверью сердитый женский голос:

— Чтоб сейчас же наколол, ирод несчастный! Чтоб сейчас же!

Они постучались, тот же голос ответил:

— Входите, кому надо, не закрыто.

Войдя, они споткнулись на чурки дров, раскиданные по прихожей. В кухне горела коптилка. Седая старуха в ватных штанах, обкрученная серым платком, стояла посреди кухни с топором в руке.

— Ну, кто там? — недоброжелательно спросила она, вглядываясь в темноту прихожей.

— Мы с завода. К товарищу Солодухину. . к Михаилу Ильичу.

— Так! — зловеще сказала старуха. — Так, — повторила она грозно, обращаясь куда-то в угол кухни, не видный из прихожей. — Дожил, Михаил Ильич! Кланяться тебе пришли с завода! В ножки кланяться!

— Да нет, — испуганно сказала Люба. — Мы навестить..

— Вот, вот! — подхватила старуха. — Слышишь, старый гриб? Вояка несчастный! Уж лучше бы ты на самолёте улетел, птичка божья!.. — Она вспомнила про гостей и смущённо смахнула с табуреток щепки. — Чего же вы стоите, барышни? Проходите садитесь да полюбуйтесь на своего Михаила Ильича, больно хорош!

На диване, загромоздившем половину кухни, лежал закутанный пледом Солодухин. Лицо его опухло и не выражало ничего, кроме досады, что его беспокоят. Но старуха пригляделась, узнала Любу и с новой яростью набросилась на мужа:

— Старый хрыч, директорская жена за тобой бегать должна, совести в тебе нет! Остался на мою голову! Петушился, хорохорился — а где твоя прыть? Чего глаза воротишь? Погляди! Люди к тебе пешком тащились по морозу, на красоту твою любоваться. Тьфу!

Люба растерялась, но Лиза со свойственным ей равнодушным спокойствием стала говорить, что завод понимает, ценит Михаила Ильича и оставил ему место в стационаре, где будет усиленное питание, чистота и тепло. Солодухин впервые поглядел на нее и вяло сказал:

— Да что уж… помираю..