В открытое небо

А стоит ему вернуться домой, как приходит разрисованное обезьянками письмо от Тони, в котором он пишет, что ему заказывают предисловия для книг, статьи для журналов и даже предложили создать сценарий кинофильма, но больше всего ему хочется снова летать. Гийоме поставили на линию в Оран. Тот писать не любит, но через приятелей шлет ему приветы.

Административные баталии приобретают новый размах. Мермоза приглашают на встречи самого высокого уровня с новыми руководителями огромной государственной компании, зовут на светские коктейли с мужчинами во фраках и дамами с веером, где его чествуют как трансатлантического пилота. Но его не слушают: он хочет не почестей, он хочет самолеты, чтобы двигаться дальше.

Наконец его ставят во главе почтовых перевозок между Францией и Америкой, однако флот годных для этих целей аппаратов не предоставлен: только гидропланы и слегка модифицированные обычные самолеты. Это халтура. Но что его больше всего ужасает: политики как с писаной торбой носятся со своим планом союза с германской «Люфтганзой». На одном из светских раутов, в котором принимает участие министр воздушного флота Пьер Кот, Мермоз идет к группе гостей, где видит министра и просит его о минутном разговоре тет-а-тет. И когда горничная закрывает дверь кабинета и оставляет их наедине, Мермоз преображается: светская маска сменяется серьезностью на лице.

– Как же это возможно, что правительство готовит договор с «Люфтганзой»? Вы собираетесь отдать немцам все линии, которые мы разрабатывали годами, которые с таким трудом открывали! Это неприемлемо!

– Ваш тон также неприемлем, месье Мермоз. Но я не буду принимать его во внимание, потому что знаю, что вы действуете из лучших побуждений. Порой политика – вещь сложная, поверьте мне.

– Мне очень жаль, лично против вас я ничего не имею, месье Кот. Но всю свою молодость я метр за метром прочесывал небо и не соглашусь на то, чтобы труд и жертва стольких людей были кому-то подарены, уж не знаю за какие синекуры.

– Вы вольны соглашаться или не соглашаться.

Мермоз выходит из кабинета, надевает пальто и шляпу. Из этого дома он прямиком направляется в редакцию газеты «Пари-Суар», повидать своего приятеля Жозефа Кесселя, журналиста, во время войны бывшего авиатором. Кессель относится к Мермозу с восхищением и скоро встает на его сторону. Оттуда Мермоз идет в редакцию «Лё-Матан». Он обходит редакции всех газет, положив начало кампании против соглашения с немецкой фирмой, что разжигает горячую полемику. Раздаются голоса, что во главе министерства воздушного флота должен стоять человек военный, а не гражданский, обучавшийся пилотированию на воскресных уроках уже в должности министра.

Мермоз не хотел полемики, он только хотел летать. Однажды вечером, когда настроение у него хуже некуда, на площади Трокадеро он встречает одного бывшего пилота «Линий», удалившегося уже на покой. Тот, похоже, очень спешит, хоть и останавливается на секунду поздороваться. И говорит, что идет послушать людей, предлагающих новые идеи возрождения страны, и почему бы ему не пойти с ним. Мермоз пожимает плечами и решает пойти.

В салоне на улице Коперника они проходят мимо сидящей на рецепции женщины, она что-то вяжет крючком, проходят мимо столов, за которыми играют в карты мужчины, и наконец оказываются в актовом зале, где все ряды стульев уже заняты, а за ними, в самом конце зала, многие стоят. Со сцены вещает человек в костюме, с высоким лбом и коротко стриженными волосами, уложенными при помощи бриолина в аккуратную прическу.

– Кто это?

– Президент, месье Де-ля-Рок.

Кто-то поворачивается к ним, поправляя: «Полковник Де-ля-Рок». Другие на них шикают, требуя тишины.

– Дегуманизация капитализма при полном попустительстве со стороны погрязшего в коррупции парламента подрывает основы справедливого социального устройства общества в этой стране. Зачем нам парламент, который стоит нам сотни тысяч франков, если он не способен защитить интересы наших работников сельского хозяйства? Он ведет нас к краю пропасти. А на дне этой пропасти нас ожидают те самые бессовестные коммунисты, что оскотинивают людей, что не верят ни в семью, ни в свободу. Мы должны потребовать от политиков большей благопристойности и жесткости по отношению к тем, кто посягает на права трудящихся, на предприятия и честных людей, создающих величие этой страны. Мы не можем допустить ни еще большей продажности, ни еще большего небрежения со стороны политиков-коммунистов, не уважающих ценности, которые и создали величие Франции: свободы, справедливости и законности. У Москвы щупальца длинные. Если мы не сольем наши голоса в один общий голос и не остановим хаос, овладевающий всем вокруг, мы ослабнем. А слабость – это смерть нации.

На несколько секунд его речь прерывается бурными аплодисментами.

– В Германии национал-социалистической партии удалось разбудить и привести в движение спящую страну. Неужели же мы не способны сделать то же самое здесь, во Франции? Неужели они лучше нас? Нам здесь с лихвой хватит таланта и гордости, чтобы сделать это, сделать вдесятеро больше!