В открытое небо

По проспекту к нему идет старик с прижатым к груди аккордеоном, из-под которого видна седая борода. Идет медленно, слегка пошатываясь. На ногах его нечто, что в стародавние времена было, по-видимому, ботинками, а теперь напоминает грязные обмотки. За несколько метров до скамьи, где сидит Тони, старик останавливается. Из затертого до черноты кожаного ранца достает металлический стакан и ставит перед собой на тротуар – на тот случай, если кому-то из прохожих захочется бросить ему монетку.

Тони только спустя какое-то время осознает, что рядом кто-то играет. Музыка его раздражает. Какая может быть музыка, если погиб Гийоме? Мир кажется наиглупейшим местом.

Снова приходит мысль о Ноэль, и он вынимает из кармана записную книжку и авторучку. Листочки там слишком маленькие для того письма, которое он должен ей написать. Наверное, придется послать всю книжку. Но, написав «Дорогая Ноэль», он уже не находит ни единого слова, которым мог бы продолжить письмо. Все кажутся затасканными, искусственными, ненужными. Возможно, он напишет ей письмо, в котором будет только «Дорогая Ноэль», дата и подпись. И больше ничего. Что еще он мог бы он сказать Ноэль, что не прозвучало бы шелухой? Она сама заполнит пустоту на листе бумаги. Начиная с этой минуты ей в любом случае как-то придется заполнять огромных размеров пустоту. А как заполнит ее он сам? Он не знает. Возможно, что и не хочет. Он бы предпочел, чтобы могилы друзей оставались открытыми.

Проходит несколько дней, и да, теперь он в силах смотреть на море. Этим он и занимается, стоя на корме трансатлантического лайнера «Сибони» компании «Американские внешние линии». На нем пальто с поднятым воротником, чтобы хоть как-то защититься от сильного ледяного ветра, дующего с севера Атлантики. Корабль полон тех, кто бежит от войны, но палуба его мокрая и пустая. Тони завороженно следит за пенным следом позади скользящего корпуса. Киль корабля – плуг, взрезающий океан. В водных просторах с их быстротечной и бессмысленной красотой ему видится символ собственной жизни. Всех жизней. Борозда, которая открывается, а потом в полной тишине исчезает, как будто бы ее никогда и не было. И задается вопросом: имеет ли смысл вспахивать море?

Виски и джин составляют ему компанию, однако одинокое бражничество лишь ширит брешь его одиночества. Единственное, что способно мгновенно вывести его из глубокой печали, это писать. Писать – это иллюзия, способ возведения городов с башнями и шпилями посреди пустыни. Книги тоже в конце концов исчезнут, как и все остальное. Со временем страницы распадутся, слова растеряются. Ничто не пребудет вовеки.

И все-таки все останется навсегда. Потому что ему хочется верить, что история человечества, если она хоть что-то собой представляет, – это переплетение отношений. Куча малозначительных песчинок, которые тем не менее в совокупности создают чудо песчаного пляжа.

Тони начал делать наброски чего-то, что обещает стать книгой. Там у него цитадель и ее властелин, который управляет своими подданными с твердостью ствола дерева. В нем живет чувство рубящей сплеча справедливости, которое, наверное, многие сочтут старомодным. Война показала, как леность и отсутствие ответственности за порученное дело в каждом приводят к катастрофе и триумфу зла все общество. Потому что зло всегда организовано лучше, чем добро.

Одновременно с этой философской и пока что бессвязной книгой, растущей в виде разрозненных фрагментов, он пишет также о группе воздушной разведки и тех передрягах, в которые она попадает. Пишет в своей маленькой каюте, разделяемой с добросердечным и несколько болтливым французом по фамилии Ренуар. Пишет с той же скоростью, с которой курит. Слова и пепел каскадами сыплются с крошечного столика, прилепившегося к стене. Нужно написать много страниц, чтобы выбросить потом почти все, оставив самое необходимое: одно предложение, один абзац, одно-единственное слово.