В ожидании дождя

— Я думал, что мы договорились оставить друг друга в покое, Патрик. Я надеялся этим и закончить наш разговор, зная, что больше мы никогда не увидимся.

— При условии, что ты оставишь Доу в покое.

— Ах да, точно.

— Но ты на это не пойдешь. Так ведь, Скотт?

Он чуть слышно вздохнул:

— Из тебя вышел бы неплохой шахматист, Патрик. Ты, случаем, не играешь?

— Да нет. Не сложилось как-то.

— Да? А почему?

— Один приятель сказал, что у меня все в порядке с тактикой, но общую картину на доске я вижу недостаточно хорошо.

Скотт Пирс хмыкнул:

— Я примерно так и думал.

И он бросил трубку.

Я посмотрел на Энджи.

— Патрик, — сказала она, медленно качая головой.

— Что?

— Наверное, в ближайшие дни тебе не стоит подходить к телефону.

Мы решили оставить Нельсона следить за квартирой Скотта Пирса, а сами заняли наблюдательный пост примерно в полуквартале от дома Доу.

Мы просидели в машине до глубокой ночи, даже после того, как в доме погасли все огни, а на крыльце загорелась лампочка включенной сигнализации.

Мы вернулись ко мне в квартиру. Я лежал в постели, дожидаясь, пока Энджи выйдет из душа, и пытался бороться со сном. Все тело у меня ломило — слишком много часов в последние дни я провел, неподвижно сидя то в машине, то в засаде на крыше. Но больше всего меня беспокоила засевшая где-то в глубине сознания мысль, что я что-то упустил, что Пирс рассчитывал все свои действия на несколько шагов дальше меня.

Глаза у меня слипались, но я не давал им закрыться, прислушиваясь к шуму, доносящемуся из душа, и воображая себе тело Энджи под струями воды. Я решил встать. Зачем ограничиваться воображением, если можно получить все то же в реальности?

Я не успел осуществить свое намерение, как глаза у меня закрылись. Кровать подо мной начала покачиваться, словно я плыл на плоту по неподвижной глади озера.

Я не слышал, как Энджи выключила душ. Не слышал, как она забралась в постель рядом со мной и погасила свет.

«Нам сюда», — говорит мой сын, берет меня за руку и тянет за собой, прочь из города. Рядом с нами трусит, высунув язык, Кларенс. Скоро рассветет, и очертания города темнеют, словно окрашенные в сине-стальные цвета. Все так же держась за руки, мы сходим с тротуара. Мир вокруг нас подернут красноватой дымкой.

Мы на клюквенном болоте. У меня мелькает краткая мысль о том, что невозможно, ступив с тротуара в центре города, очутиться в Плимуте, но я понимаю, что все это мне только снится, а во сне бывает всякое. Сына у меня нет, но вот он, тянет меня за руку. Кларенс мертв, но и он здесь.

Нас окружает густой и белесый утренний туман. Кларенс гавкает где-то впереди, невидимый в тумане, а мы с сыном с нетвердой болотистой почвы ступаем на крестообразный дощатый настил. Наши шаги гулко звучат в тишине, пока мы идем через плотную молочную завесу. С каждым шагом я все отчетливее вижу, как из пелены постепенно проступают очертания сарая.

Снова слышен лай Кларенса, но откуда он доносится, сказать невозможно.

«Должно быть громче», — говорит мой сын.

«Что?»

«И больше, — добавляет он. — Четыре плюс два плюс восемь будет четырнадцать».

«Правильно».

Мы уже должны были подойти к сараю, но он по-прежнему возвышается ярдах в двадцати от нас, окутанный туманом. Мы идем довольно быстро, но так и не приближаемся к нему.

«Четырнадцать. Тяжелое, — говорит мне сын. — Громкое. Ты бы услышал. Особенно здесь».

«Да».

«Ты бы услышал. Почему ты не слышал?»

«Не знаю».