В ожидании Роберта Капы

Светловолосая медсестра вернулась с аптечкой. Перетянула ей руку жгутом, ногтем отколола кончик стеклянной ампулы. Щелк. Звук вышел как от затвора фотоаппарата. Герда почувствовала укол в вену. Сжала и разжала пальцы несколько раз, чтобы усилить действие жгута. И прежде чем голова вновь упала на подушку, складка между ее бровей разгладилась. Выражение лица стало нежнее, спокойнее. У нее больше не было мира, куда она могла вернуться. Каждая капля морфина открывала новую дверь в будущее. Герта обнаружила, что ее восприятие пространства и времени обострилось до предела. Как будто все мгновения жизни могут собраться в нематериальную точку, затерянную в бесконечности. Вдруг она поняла, что Капа так и останется в этой точке, никогда ее не покинет. Она додумалась до этого не умом, не рассудком – почувствовала какой-то иной, неведомой частью сознания. Ведь может статься, наши выдумки и создают будущее или что-то, как бы оно ни называлось, что приходит потом. Внутренним взором Герда внезапно увидела, как он стоит в расстегнутой рубахе, изо всех сил сжав себе ладонями виски, читая очередной номер «Юманите». «Первая женщина-фоторепортер погибла на войне. Журналистка Герда Таро убита в бою под Брунете», – гласил заголовок. Герда увидела все это, а через пару секунд уже знала, что он сожмет кулак – что он и сделал, и ударил со всей силы в стену, разбивая в кровь костяшки, когда Луи Арагон подтвердил информацию в редакции журнала «Се Суар». Она увидела, как через несколько дней он пошатнулся на вокзале Аустерлиц, как его поддерживали Руфь, Чим, брат Корнель и Анри, когда прибыл гроб, видела, как пасмурным утром под серым небом под звуки траурного марша Шопена от дома культуры до кладбища Пер-Лашез пошли десятки тысяч человек, в основном члены Компартии.

Еще она увидела отца, опустившегося на колени перед гробом и запевшего кадиш, еврейскую молитву об умершем, голосом глубоким, как сирена далекого парохода. Иврит – язык древний, в нем тоска бесприютных развалин. У Капы мороз пробежал по коже, когда он его услышал. Что-то вроде легкой щекотки в некой области памяти, где она шла навстречу, запыленная, с камерами на боку и штативом через плечо.

Трудно было вынести звуки псалмов. Поэтому Капа не стал отбиваться, когда после окончания церемонии братья Герды набросились на него, обвиняя в том, что это он виноват в ее смерти, что втравил ее в эту войну и не смог защитить. Карл двинул ему правой в челюсть, а он и пальцем не шевельнул, терпя побои, как искупление. Он ведь и сам ругал себя, что оставил ее одну, что его не было рядом в тот злополучный день, он терзал себя каждую минуту и в конце концов заперся у себя в квартирке на две недели, отказывался от еды, не желал ни с кем разговаривать.

«Человек, вышедший оттуда через две недели, – писал позднее Анри Картье-Брессон со своей нормандской проницательностью, – был уже совсем другим, он делался все большим нигилистом и язвой. От отчаяния».

Никто не думал, что Капа оправится, Руфь уже начала опасаться самого худшего, видя, как он бродит по кварталам вдоль Сены, напиваясь до потери всякой связи с реальностью. Но Герда знала, что он восстановится, как боксер, которого швырнули на канаты; даже после нокаута он изыщет новые силы там, где их никогда не бывало, снова возьмет камеру и отправится на войну, потому что по-другому жить уже не может. Да и не хочет. И вот он снова в Испании и пробудет там до окончательного разгрома; а потом – высадка союзников в Нормандии вместе с ротой «Е» 116-го пехотного полка, первая волна, Easy Red; смертельные дороги к Иерусалиму весной 1948, когда Бен Гурион зачитал Декларацию независимости Израиля; колонны вьетнамских пленных, шагающие со связанными за спиной руками по долине Меконга в Индокитае; а он будет уставать все сильнее, делаться все циничнее, думать о ней каждую ночь, пусть и встречаясь с другими женщинами, и не просто с женщинами – с такими красавицами, как Ингрид Бергман. Он ведь мужчина, в конце концов. С темного берега воспоминаний Герда заговорщически улыбнулась, увидев его в компании друга, Ирвина Шоу, в вестибюле отеля «Риц». Улыбка была такая естественная, что медсестра решила, будто пациентка пришла в себя. «Чертов Роберт Капа», – прошептала она еле слышно.

Все это Герда успела увидеть меньше чем за секунду, а потом подняла вместе с ним бокал шампанского за удачу, когда в 1947 году на втором этаже Музея современного искусства в Нью-Йорке он с Чимом, Анри Картье-Брессоном и Марией Эйснер отмечали создание агентства «Магнум». Как бы ей хотелось быть там с ними!