В ожидании счастливой встречи

Валерий протиснулся на круг: за столом жюри, на столе — куколки, петушки, медведь, надувной гусь. Георгий, стиснутый толпой, читал басню про непьющего воробья.

— Мне вот тот плюшевый медвежонок нравится, — приподнявшись на цыпочках, шепнула Валерию Натка.

— Эт мы сейчас!

— Погоди, Валера, читает человек, послушаем?

Георгий читал сбивчиво, перевирал слова, и ребята от души хохотали. Он закончил и потянулся за плюшевым медведем, но жюри ему выдало зайца из серии «Ну, погоди». Георгий заспорил, запротестовал:

— На черта мне ваш заяц многосерийный. Тоже нашли, чем завлекать, лучше бы организовали как следует буфет.

Георгий, распаренный, с прилипшими ко лбу волосами, подошел к Валерию, одной рукой застегивал пуговицу на пиджаке, в другой держал зайца.

— А что, в самом деле, Валер, — все никак не мог успокоиться Георгий. Он сунул зайца Натке, — ситра бы?

— Тебя из пожарной кишки сейчас не зальешь, — сказал смеясь Валерий.

— Обидно! Завтра на работу не выйду, раз так. — И Георгий состроил такую рожу, что Натка не удержалась, звонко рассмеялась.

— Ну, заяц, погоди!

— Ты куда, Валер?

— За плюшевым медведем.

— Давай, давай, Валер, — подначивал Георгий, — пусть наших знают, пой, а я пойду горло драть за приз. Пусть нам отдают зверя, у нас девушка.

Натка увидела, как Валерий, словно игла в стог сена, провалился в толпу, а через минуту уже он стоял на сцене. Откинул со лба волосы, словно боднул кого-то. Ему подвинули микрофон.

— Давай, Валера!.. «Русское поле»! Валера! — кричали и хлопали со всех сторон.

У Натки оборвалось, упало сердце. Валерий поискал Натку глазами и, когда встретились взгляды, подмигнул ей и запел.

Натка очнулась только тогда, когда захлопали и закричали «бис»! Валерий пробрался к Натке, плюхнул ей в руки пузатого медвежонка.

— Бис! — кричала громче всех Клавочка.

— Пошли, Валера, домой, уже поздно. Завтра папе вставать, а у меня к завтраку ничего не приготовлено. И уходить-то не хочется…

Валерий с Наткой оделись, он помог Натке натянуть меховые унты, и Натка вся разрумянилась. У дверей она напомнила ему о самоваре и о Буратино.

— Да ладно, Натка, и так полные руки… Еще твой Буратино.

— Да, Буратино я бы подарила, а вот самовар в хозяйстве пригодится, память ведь.

Валерий с минуту смотрел на Натку.

— А ты, однако, хозяйственная. — Он вернулся от порога и принес самовар и Буратино.

— А знаешь, Натка, — заговорил Валерий, когда они вышли на улицу. — Если по-честному, я не уважаю эти трючки-дрючки.

— Какие, Валера?

— Эти самоварчики, одуванчики…

— Ну а что тут плохого?

— Да понимаешь, все вращается вокруг каких-то подачек. Я бы мог и так работать на строительстве клуба — для себя. И петь-то ведь не только товарищам, но и себе удовольствие. И прежде всего себе. Теперь ничего за так не делается, не получается.

— Я понимаю тебя, Валера. Вон мы стенгазету выпускали, так хоть какую-то приманку, да надо, — вздохнула Натка. — Что-то мы теряем, какое-то равновесие души, что ли…

— А к чему, собственно, такой умный разговор, — махнул рукой Валерий. — Вон Петро мочалку заработал и доволен, ототрет хоть пятки, а то мочалок-то в продаже нет. А мы с тобой за самоварчиком. «У самовара я и моя Натка», — пропел Валерий и стал подкидывать, как малыша, самовар.

Воздух у фонарей искрился серебряной пылью. Под ногами со стоном всхлипывала пороша. Вздрагивала земля от взрывов на основных сооружениях, и тогда с проводов облетал трубочками снег и пунктиром перечеркивал дорогу.

— У тебя хороший голос, Валера, немного слух подводит, но ты бы мог стать настоящим певцом.

— Чем слабее слух певца, тем громче должны быть аплодисменты.

Натка от души рассмеялась.

— Скоро профессиональных артистов не будет. По мне, так неплохо, — развеселился Валерий. — Покрутил гайки, попел, поплясал, стихи почитал. Плохо? Не плохо!

— А не кажется тебе, Валера, что от такого подхода к искусству сплошная серость будет?

— Если сплошная, тогда ничего, всем будет хорошо. Ну а таланты прорвутся. На людях виднее, кто чего стоит. — Валерий одной рукой поддерживал Натку, другой под мышкой держал самовар. На обочине дороги парил оставленный открытым «колодец». Валерий отпустил Натку.

— Какая-то разиня не закрыла. — Он поставил самовар на снег и надвинул крышку.

— По-хозяйски, — сказала Натка, — но там могут быть собачки, они от мороза прячутся в теплотрассы.

Валерий опять сдвинул крышку, нагнулся, посвистел в люк — никого, задвинул, самовар под мышку.

— Нас ведь за так петь не заставишь, — снова вернулась к начатому разговору Натка.

— Я ведь пел.

— Не за так, — возразила Натка — она подкинула на руках медвежонка.

— Мелочь, а приятно?

— Ну какая же это мелочь, Валера, тоже скажешь. Я, может быть, сегодня самая счастливая на свете.

— Слушай, Натка, а твой отец так и не женился, и не пробовал жениться?

— Что же это, варенье — пробовать? — выдохнула Натка.

— Ну, извини…