В ожидании счастливой встречи

Как-то дядя Вася собрался на подледный лов, шел мимо, потянуло поглядеть на моржей. Если бы дядя Вася своими глазами не видел, не поверил бы: «Семка — морж. Ну, Семен». Никак не мог успокоиться дядя Вася, но Любови Ивановне не сказал.

Стоял январь. День короткий, серый. Семен влетел в комнату и с порога выпалил:

— Мама, собери рюкзачок?!

— На рыбалку, что ли?

— На Север, мама!

— Ну так же не делают, дядю Васю надо позвать… Ведь к его друзьям едешь…

Был пирог со свежей рыбой, посидели хорошо, по-семейному.

— Люба, вы не беспокойтесь, в обиду Семена не дадут. Иван Иванович Шустров там. Друг мой. Ему и письмо Семка отдаст.

Дядя Вася запел, Семен подхватил:

Горы синие вокруг,
Небо синее,
Даже речка Колыма
В синем инее…
Вы нам письма пишите,
Наш адрес весь:
Синегорье, Колымская ГЭС…

Проводили мать с дядей Васей Семена к месту сбора колонны.

Колонна машин из Иркутска уходила на Невер. С Невера по Якутскому тракту — на Колымский, а там рукой подать — тысячу верст — и Синегорье.

ИСПЫТАНИЕ

Свадьба Ольги и Петра переносилась со дня на день, откладывалась на неопределенный срок. Жить им было негде. Хоть и обещали Петру Брагину комнату в новом доме — сам Крайнов заверил его, — но так получилось, что кому-то семейному позарез нужно было жилье, и Брагина очередь отодвинулась до следующей сдачи дома. Молодой еще — подождет. И, как бывает в таких случаях, побегал-побегал Петро по начальству, покричал, чем вызвал к себе неприязнь, и устыдился: вон сколько людей пороги обивают, и я не лучше. Теперь Петро приходил в общежитие и не мог избавиться от чувства виноватости и собственной беспомощности. Он приходил и подолгу стоял на крыльце, не решаясь войти. Стоял, пока не промерзал до печенок, и только потом входил в комнату, садился рядом с Ольгой, такой доверчивой и беззащитной, и долго не мог сказать слова: в горле стоял ком отчаяния и счастья видеть ее.

Поверила, от матери уехала, а он только и может, что просить парней уступить комнату на день-другой. Что же это? И он зарывался лицом в ее рыжие волосы, неуловимо пахнущие тающим снегом, воздухом. Он переводил глаза на лицо Ольги.

— Не грусти, Петя, — говорила Ольга, — переживем.

Петра ее слова жгли. Лучше бы укоряла, попрекала. Ведь он, когда приехал за Ольгой, чего только не насулил ей и теще. Ладно еще, хоть теща не рискнула сразу ехать, а то бы пришлось ее с Гошкой-сварщиком на койку укладывать.

Петро невесело улыбался. Он понимал, что Ольга хоть и успокаивает его, но самой еще хуже. Он-то днями на работе, а она? Ладно, еще парни сознательные. Валерий с Семкой ютятся. Георгий со сменщиком. Не положено в мужском общежитии женщине. Не положено. Инструкция. Строго запрещается. Обычно и дежурная неукоснительно соблюдает правило. После двенадцати она сама обходит комнаты и выпроваживает засидевшихся. Гаснет в окнах свет, реже хлопают входные двери. Алюминиевые дома, словно подводные лодки, погружаются в ночь.

А Петро лежал с открытыми глазами. Не спалось. Билась мысль, как мотылек в окошко на свет, не находя выхода. И Петро все прислушивался к каждому шороху: а вдруг как нагрянет проверка? Он за Олю, не за себя переживал: доказывай тогда, что Оля тебе жена.

Если бы люди отвечали за свои слова, не только за поступки, может быть, легче бы жилось. Терзала мысль: может, согласиться на балок. Валерий с ребятами помогли бы. Нет, не мог он слышать об этом. Судьба Морячки, а вдруг снова замыкание в проводнике, и Ольга в балке…

Морячкой звали парни Толмачеву за неизменную тельняшку. Появилась она на стройке как снег на голову. Это было в прошлом году. Строительство только что набирало силу, Настасья за топор, дома рубить. Ходила она в тельняшке, брюки клеш, враскачку, как на корабле. И работала не хуже любого мужика в плотницкой бригаде. Как потом выяснилось, Настасья Толмачева не один год ходила матросом на морском судне в Северном Ледовитом океане. Первые дома ставила на Зеленом мысе в Арктике. Так за ней на стройке прозвище Морячка и закрепилось. Поначалу мужики наперебой проявляли повышенный интерес к Морячке, сговаривали на легкую любовь, но все попытки взять на абордаж разбивались, как морские волны о каменный утес.

Однажды подвыпивший бригадир Анисим Сиволапов, в общем-то мужик сдержанный, недюжинной силы, и даже красивый, похвастался перед бригадой:

— Эх вы, бабу уломать не в состоянии, да не родилась еще такая, чтобы устояла передо мной, перед Анисимом.

В тот же вечер он нанес визит Морячке. От нее и увезли его тогда в больницу. Он и после выписки глаз не показал, попросил, чтобы ему прислали трудовую книжку. Так и исчез с ногой в гипсе. А вообще Настасья была женщиной скромной, тихой, приветливой и, казалось, всегда переживала неловкость за свою могучую силу, рост и крепость в руках.