В ожидании счастливой встречи

— Так сколько? — на самой низкой ноте повторил Долотов. И от этого вопроса холод прошел под рубахой Кузьмы. — Ладно, — одернул себя Прохор. — Раньше как — накормишь, напоишь, а потом спрашиваешь.

Долотов вынес из-за печи четверть самогона, поставил на стол. Самогон колыхался и был прозрачен до синевы. Этим временем хозяйка подала в чугунке дымящуюся, белую, как соль, картошку и соленые отборные грузди на блюде.

Кузьма осмотрелся, в глаза бросилась высокая резная кровать с горой подушек. Скамейки, пол, стены бревенчатые. От беленой печки свежо пахло известкой. Домотканые отбеленные половики были настолько чистые, что страшно ходить по ним. Да и сама хозяйка с русой косой, в вышитой крестом кофточке словно вышла из сказки. На гостя она и не поглядела, только проворнее стала выставлять на стол из русской печи чугунки да горшки.

Потап так и остался у двери подпирать притолоку. «Крепкий парень, — подумал Кузьма, — запросто оглоблю перекусит, зубы как у мерина или как у бобра резцы».

Прохор подпихнул под Кузьму лавку.

— Садись.

Сам садится к столу и наливает из четверти по стаканам самогон. Отставляет бутыль и оглаживает бороду.

— Ну, так сколько бы ты взял за свою? — повеселевшим голосом спрашивает Долотов.

Кузьма некоторое время молчит.

— Если речь идет о кобыле, то кобыла не продается. Да и цены ей нету. Я совсем по другому делу до тебя, Прохор Долотов, справу заказать — седло для Арины.

— Их ты, — потряс бородой Долотов. — Арина! Знаю, что не за бубликами, не за каральками ко мне. Цены, говоришь, нет? — впирает бычьи глаза Прохор в Кузьму. — Да нет такого на свете, чтобы супротив денег устояло.

Кузьма видит, как наливается, краснеет лицо Прохора, и ему становится не по себе.

— Евлампия! — спускает на столешницу пудовый кулак Прохор.

В четверти оживает самогон, вздрагивает, и оранжевые пузырьки бегут снизу вверх, лопаются на голубой поверхности.

— Принеси-ка прытко капитал! — приказывает Прохор.

Стукнула крышка сундука, а Кузьма подумал, что же это отец сына за стол не садит. Как сторожевой пес под дверью… И к чему это он со своим капиталом завелся, я же ему по-русски сказал.

— Так я и говорю — против денег никто не устоит, прости, господи, мою душу грешную, не токмо попа — бога покупают, — Прохор переводит взгляд от четверти на Христа в золоченой раме. — А я покупаю животину. — Прохор выкладывает второй кулак, и опять оживает самогон в четверти. — Сам назначь цену! Ну, так кто тебя торопит — обмозгуй. — Прохор поднимает стакан и тут же опрокидывает в рот, берется за вилку и глотает один за другим два груздя. Тогда уж вытирает ладонью бороду и снова берется за четверть. — Оно ведь как пойдет. Да разве за ценой стоять? Я тебя и не выпущу, — помотал лохматой головой Прохор.

Хозяйка принесла целую кучу ассигнаций и вывалила из передника. Сверху бумажки придавила грудастая царица — сторублевая Катька.

Прохор снова взялся за четверть.

— Ты вот сам рассуди, — наливая самогон, обмяк Прохор. — Человек в достатке — на коне. А если заветное имеет — птица. Вот и посуди, где собака зарыта. — И Прохор выкатил на Кузьму бычий жаркий глаз и снова опорожнил стакан. «В него как в бочку», — подумал Кузьма.

— Оно ведь как, если засвербило, — не закусывая, сказал Прохор, — уже ничем и не затушишь, не зальешь. Ни утишения, ни покоя тебе, никакой жизни. Вот я тебе что скажу. — Прохор просунулся по лавке и притушил голос — Мой старший брат Игнат — царство ему небесное, — Прохор перекрестился на угол, — не обделен был человек ни умом, ни богатством, все у него было. Мастер был. Мы супротив его — мелюзга кособрюхая. Тот уж сработает — отдавать в чужие руки жалко. Повез он однажды свою работу князю, заказ был что ни на есть добрый. Зазвал князь его в хоромы. А в это самое время возьми да и появись его дочь. Выпало у моего брата из рук седло, и варом горячим прильнул он глазами к княжне. Хочет с места стронуться, ноги не слушаются. А-а! И тут брат мой решается — у нас вся родова такая отчаянная, — вдохновляется Прохор Долотов, — повалился он перед князем, руки просит дочери. Высекли, конечно, охальника, выбросили за ворота. Только моему брату неймется, не из того десятка, чтобы отступать. Да и молодец он был — на загляденье, брат мой. Раза в два пошире, — примерился к себе Прохор. — Но и супротив молодца князь не овца. Вкатил опять горячих брату моему. Отлежался тот в бане. Распродал все брат, а он был и за отца в семье, заложил имущество, сгреб в мешок червонцы — и к князю. Высыпал перед князем: «Не отдашь, — говорит, — свою дочь — выкраду!» — Прохор набрал полные легкие воздуха. — Не надо бы ему последние слова изрекать. Схватил брата князь, и с тех пор ни слуху ни духу от брата. Только вскоре и добрый конь с нашего подворья канул, да и дочь у князя пропала.

Прохор снова взялся за четверть. Кузьма выпил, опрокинул стакан и пощелкал по его донышку. Все.

— Не-е, — запротестовал Прохор, — у нас так не делают. Надо обмыть покупку.

— Я же не сказал, что конь продается, — возразил Кузьма, — какая обмывка?