В ожидании счастливой встречи

— А кто еще, — отвечал Кузьма.

И в сердце Ульяны звучно и больно отдавался усталый, тусклый голос Кузьмы. Ульяна садилась рядом и не знала, как утешить, что сказать, но хотелось сказать хорошие, ласковые, ободряющие слова. От воды несло прохладой и огурцом.

— Даст бог, переживем это время. Только бы дотянуть до грибов, ягод — уж немного осталось, а там, гляди, и хлебушек поспеет… — заводила разговор Ульяна.

— Чтобы земля да не родила, такого быть не может, — включался в разговор Кузьма, — хоть и нет мельницы, зерно — тот же хлеб — напарь в чугуне, за милую душу…

— Ты бы, Кузя, между делом корыто бы выстрогал, а то в чем стряпала, в том теперь стираю, грешно, Кузя. А как придется тесто заводить?..

— Выстрогаю, — теплел голос Кузьмы. — Отфугую, Уля, ни у кого такого не будет, во всей округе не найдешь.

— Спасибо, Кузя! Уважил. Мне такое и надо…

Кузьма обнимал Ульяну, и на душе легчало.

На Ангаре в такие часы, как высветлиться последней звезде, воздух, кажется, звенит тоненько-тоненько и, кажется, вот-вот порвется, тогда откроется вся вселенная и Кузьма с Ульяной увидят дали, им уготованные. И все станет просто и ясно, для чего жив человек.

После выгрузки плота сил на жизнь уже, казалось, совсем не осталось. Покачивало ветром, как ту мокрую лиственницу, только и не сваливались, потому что крепко держались корнями за землю. Но Кузьма упрямо брался за топор. В голове бухало, в глазах летали разноцветные метляки, а то и вовсе застилала свет черная пелена. Кузьма садился на бревно и долго не мог подняться. Но, поднявшись, ошкуривал бревна, чтобы не портился строевой лес. В такие минуты Ульяна старалась обходить стороной Кузьму. Удивлял ее Аверьян-молчун. Пока Кузьма собирался, он квашню вытесал, выстрогал, и не какую-нибудь, а из кедрового комля, клепку до желтизны отделал. Кузьма и тот диву давался:

— Ты смотри, братуха, хоть на ярмарку…

— Это Уле.

Ульяна радовалась — золотые руки у парня и душа тоже.

— А я сегодня утром, братка, корову видел, — сказал Аверьян за обедом.

— Ну-у! — Кузьма перестал жевать и уставился на брата.

— Во-он под тем лесом, — показал кружкой Аверьян.

— Погоди, — остановил Кузьма брата, — корова или кто другой? Вглядывался?

— Вглядывался, — пообдумав, ответил Аверьян, — шевелилось — черновина…

Ульяна занесла над столом сковороду с «пирогом», да так и замерла, открыл рот и Афоня.

— Так, так, — потакал Кузьма, — что же не крикнул?..

— Что кричать, в лесу скрылась…

— Корова, говоришь? — никак не мог успокоиться Кузьма. — Неоткуда бы ей вроде взяться…

Кузьма дожевал, вылез из-за стола, сходил достал из сундука бердану, покатал на ладони единственный патрон.

— Ну, на фарт, мужики, — подбросил он пулю, — готовьте дрова, котлеты жарить и варить мясо.

Ульяна и братья проводили Кузьму до опушки. Кузьма вошел в лес, и тут же из-под кустов снялся выводок рябчиков. Мгновенный «фырк», словно скорлупу рассыпали, и вот уже стайка под ельником. Кузьма загнал в патронник пулю и крадучись пошел за ними, но тут же одернул себя:

— Что это я — пулей. Их бы впору солью.

Час проходил за часом, версты немереные, но дичи больше не было. Правда, Кузьма поднял и глухаря, но, пока вскидывал ружье, глухарь подрезал верхушки сосен и упал между ветками. Кузьма поглазел на спутанные макушки сосен, но ничего, кроме старых гнезд да лоскутов голубого неба, не увидел. Взвесил свои силы и далеко в тайгу забираться не решился. До своих добрался уже в сумерки. И всей-то добычи было несколько кусочков затвердевшего лиственничного сока.

— Это вам конфетки лиса прислала, — Кузьма передал Ульяне комочек и устало опустился у костра.

Подкрепившись утром щавельным пирогом с отваром шиповника, Кузьма снова пошел в лес пытать фарт. Встретился лось — переплывал реку, губить зря не захотел, какой смысл: была бы лодка — можно было стрелять. И опять возвратился с пустыми руками. Недалеко от своего балагана увидел колесник, он шлепал вверх по течению, только труба и торчала над водой. Колесник резал наискось реку и вроде даже прихлебывал бортом воду. Кузьма изо всех сил орал, махал руками, рубахой. С парохода его не увидели. Кузьма упал на колени. Пожалуй, впервые в жизни душила слеза Кузьму, он плакал от собственного бессилия, от жалости к Ульяне, братьям… Сколько он пролежал на земле — Кузьма не знал. Слезы облегчили душу, принесли нежданное успокоение.

Кузьма поднялся. Ангара текла натянуто и спокойно, по реке проносило мимо старое остожье. «Не привиделся ли пароход?» — с тревогой подумал Кузьма. Была такая тишина, мир и согласие во всем. И леса, и горы, и травы — Кузьме стало легче.

По дороге попался куст шиповника, цветы привяли, осыпались, и лепестки каплями крови лежали на земле. Кузьма в картуз нарвал душистые лепестки и стал спускаться к протоке. Тут из-под ног выскочила утка и, путаясь в старой траве, припадая на крыло, заковыляла к воде. Кузьма бросил картуз, ружье и бросился за уткой. И вот уже совсем нагнал, но вдруг утка расправила крылья и, не успел Кузьма глазом моргнуть, упала на крыло, и только ее видел.